Тайна горы Крутой
Шрифт:
Тарасыч, наш командир — серьезный человек — генерал сейчас, — спрашивает: «Кто? Откуда? Зачем пожаловал?» А парнишка смотрит на него, глаза углями горят: «В партизаны я пришел, из села». Села… Эх, забыл, как оно называется. От Минска недалеко!.. «Я, говорит, хоть ростом и мал, а годов мне много… В день Красной Армии мне тринадцать исполнилось, сейчас четырнадцатый вторую неделю идет». Смотрим на него, а по лицу, как крапинки по яблоку, веснушки разбросаны.
«Ничего тогда не поделаешь, — сказал Тарасыч, — родителей, говоришь, у тебя нет, возраст — призывной. Оставайся связный при штабе? Заулыбался Гришук — мальца-то Григорием звали, — обрадовался, не знает, что и сказать в ответ, как отблагодарить, значит.
Распахнул он ватничишко, ворот у заплатанной рубахи расстегнул и галстук показывает. На голом теле, на груди его хранил. При фашистах ни на один день не снял!..
Проворным и ловким разведчиком оказался парнишка. И как боец — на все руки. Сапог сам себе подобьет, гимнастерку починит… Не ныл, не хныкал, а места родные как знал…
Гулко стучали колеса. Мелькали семафоры. Станция за станцией оставались позади. Тима забрался в угол и, наблюдая за рассказчиком, жадно ловил каждое слово. Заглянул в купе проводник. Заглянул и остался стоять в проходе, положив локти на боковые полки. Старшина зажег папироску. Добрая соседка поморщилась и отмахнулась от сизых нитей табачного дыма. Пограничник понимающе кивнул головой и ткнул папиросу в пепельницу.
— А однажды такой случай был, — продолжал рассказывать старик. — Получили мы из центра задачу: взорвать мост, по которому фашисты к фронту подкрепления подбрасывали, а мост этот был железный, в три пролета. У фашистов под особым присмотром находился, эсэсовцы его охраняли. С обеих сторон окопчики понакопаны и крупнокалиберные пулеметы понаставлены.
Разработали мы план операции: подобраться к мосту, снять часовых без шума, в казармы бросить по гранате, и за дело. Я Гришука к себе в пару взял. Взобрались мы с ним на насыпь, лежим. Мимо нас охранник ходит, от казармы к мосту и обратно. Морда у него платком подвязана, холодно было. Выбрал я момент, прыгнул фашисту на спину и снял его одним ударом. Да, видать, приземлился неловко… Об рельсу ногу зашиб. Ну, думаю, как начнут сейчас наши на той стороне, все прахом пойдет! Казарму-то мы не подорвем! Подозвал Гришука. Действуй, говорю. Как наши начнут на той стороне, швыряй в окно! Взял он у меня гранату и затаился. На той стороне рвануло, Гришук гранату в окно — р-раз! С той стороны подошли наши, заложили тол, запалы приладили. Меня двое на руки подхватили и быстро дотащили до кустарника, залегли мы, ждем. Слышим, состав идет. Земля гудит: основательно груженный.
Знатный тогда получился взрыв! До сих пор, говорят, со дна той речки разный хлам достают.
Недели через три самолет из Москвы в наше распоряжение прилетел. Выстроили отряд. Полковник из Центрального штаба Указ Президиума Верховного Совета зачитал: «За мужество и доблесть…» Первому вручили орден Ленина Григорию Лапину — Гришуку…
— Лапин? Григорий? Григорий Лапин. «Стальной солдат»!
— Уж это точно, что стальной, несгибаемый парнишка! Хороший парнишка!
Тима схватил партизана за руку.
— Он! Это — он! А сейчас он живой? Где он?
— Чего ты волнуешься? — изумился партизан. — Жив-здоров Гришук. Да ты сядь, не егози! Живет Гришук под Минском, учится, наверное!
Тима побежал к проводнику посмотреть Мраморного и не слыхал, как старик говорил старшине, что в тысяча девятьсот сорок четвертом году Григорий Лапин, Гришук, получил второй орден — орден Красного Знамени.
— Сбили парня рассказом-то, — ворчала соседка. — Вишь, на месте сидеть не может. Нонче все они так. У меня меньшой — Илюшкой звать — в Корею собрался. «Я, говорит, мамань, быстро там управлюсь. Помогу Ким Ир Сену интервентов разбить — и обратно. Большим в разведке, говорит, плохо, их далеко видно, а я ползком, ползком. Меня не убьют. Ты, мамань, не плачь по мне. Когда храбрый, то — пуля боится и штык не берет. Про это песня даже сложена. Я, мамань, храбрым буду!» Вот и возьми такого. Насилу с отцом убедили, что без него в Корее дело сделают.
Поезд подошел к станции Урминск. Тима торопливо попрощался с соседями и, подхватив клетку, спрыгнул с подножки. Поток людей захлестнул мальчугана. Подчиняясь его неудержимой силе, Тима мчался куда-то, останавливался, снова мчался. Над головой мелькали корзины, узлы, чемоданы. Свободу он почувствовал только в зале ожидания. Одернув курточку и поправив сбившийся в сутолоке галстук, Тима огляделся. В зале было много людей. От их голосов гул не смолкал ни на минуту. В углу, рядом с книжным киоском, касса. Слева — справочное бюро. Мороженщица с лотком. Буфет. Ага! Вот оно! Тима заметил на стене огромную таблицу — расписание поездов.
«Поезд № 100, Урминск — Минск, отправление 22 часа 00 минут (время московское)». Все хорошо!
До двенадцати ночи Тима успеет побывать в музее, разузнать все подробности о «Стальном солдате революции», а может быть, и о Лапине. Будет тогда о чем поговорить с Григорием Лапиным при встрече, будет о чем вспомнить. Звеньевой вышел на привокзальную площадь, свернул в станционный сквер и сел под тенистым тополем на зеленую скамейку с удобной покатой спинкой. Радостно было у него на душе. Ясно, что на след Григория Лапина он напал. Пора известить об этом Юлю. Тима достал листок плотной бумаги и карандаш. Поставил клетку на колени, положил под листок записную книжку и старательно стал писать.
Затем скрутил письмо трубочкой, вытащил из клетки Мраморного, вложил послание в футлярчик из гусиного пера, прикрепленный к ноге голубя. Указательным и средним пальцами он сжал лапки Мраморного, встал и коротким, сильным толчком подбросил крылатого почтальона.
Стремительно взмыв над тополями, Мраморный дал прощальный круг и полетел на север, к далеким горам.
«До свидания, Мраморный! Лети, передай другу радостную весть, что герой Лапин нашелся, что скоро возвратится Тима в родной город с письмом от героя. А при встрече даст Тима слово за себя и за своих товарищей пионеров быть такими же бесстрашными и мужественными, как Лапин. И еще передай, Мраморный, что попросит Тима Григория Лапина приехать в Новострой погостить. Ведь не откажется, нет, не откажется он побывать в сказочных таежных краях, где на скале выбиты имена его боевых друзей». Голубь уже скрылся, а Тима все еще смотрел на синее солнечное небо, светлое и широкое, как океан в штиле. На губах у звеньевого играла счастливая улыбка.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
ХВОСТАТАЯ РАКЕТА
— Вылезай сейчас же! Там ничего нет! Слышишь?
— А я ничего!
— Вылезай, вылезай, да осторожнее, ушибешься!
— Уж я ушибся!
Из-под стола показалась бритая голова. На ней замшевыми лоскутами повисла паутина. Ванюшка сел на коврик, дотронулся до ушибленного места и ужаснулся:
— Володя, у меня почему затылок вырастает?
— Что, шишку набил?
— Она вырастет, как голова, да?
— Нет, поболит немного и пройдет. Говорил тебе, не лазь под стол. Зачем ты ко мне пришел? Мешаешь только!
— Меня Сеня прислал тебе помогать. Я сначала Коле Хлебникову помогал. Мы письма в гербарии писали. Потом Коля устал и сказал Сене, чтобы он меня тебе помогать послал!.. Володя, а почему лыжи, которые под столом спрятаны, с колесиками? Это, Володя, самолыжи?
Ванюшка устремил серые лучистые глаза в сторону дивана, но староста кружка «Умелые руки» находился в глубоком раздумье и ничего не ответил. Володя изучал чертеж «лейки-самолейки «УР-1» («УР-1» — марка завода, выпустившего машину, то есть кружка «Умелые руки»).