Тайна горы Крутой
Шрифт:
— Что за кипарисовые? — спросил у Тимы сидящий рядом с ним Володя Сохатов.
— Можжевельник, — буркнул Тима.
— А-а-а…
В это время кто-то звонко-звонко предложил:
— Нас в упаковочный!
Тима вихрем понесся к трибуне и в мгновение ока был уже у мачты.
— Нас в упаковочный?
— Перевести-и-и!
— Остави-и-ить!
— Ти-ши-на! Ти-ши-на! — запели в один голос садоводы.
Тима топтался на дощатом настиле. Вид у звеньевого был растерянный и жалкий. Мысли, одна горше другой, теснились в голове. Ведь если переведут в упаковщики, рухнет план дальнейших исследовательских работ. А Крутая, а Лапин, а раскопки у Черного мыса…
— Обидно нам! — громко закричал он. — Стараемся, стараемся, а Волкова… Кто открыл надпись? Ясно вам?
Поднялся Володя Сохатов. Его сутуловатая, нескладная фигура возникла перед Люсей, как знак вопроса. Близоруко сощурив добрые светлые глаза, он поправил повязку на голове и проговорил:
— А Тима прав. Их надо хвалить, а мы ругаем. У Люси есть такая привычка. Люся, ты тоже нехорошо поступаешь иногда. Вот вчера без спроса взяла у меня в мастерской рейку. Ну зачем она тебе?
— Для дела! — вспыхнула Люся и надула губы.
— И я с тобой, Люся, не ругался. А спросите, пожалуйста, ребят из нашего кружка, они подтвердят, что на каждую рейку мы тратим очень много труда: стеклом шлифуем, шкуркой…
— Понятно, — сказал Вася, — заготовители носят растения с оборванными корнями. А лопатки им сделали? Обрывают корни и мнут листья. А папки у них есть?.. Значит, они — виноваты!
— Виноваты?! Мы виноваты? — вскипел Тима.
— Да, виноваты. Правда, что вы больше по горам лазите, ищете все, только не травы и растения. Надпись — хорошо! Фабрика стоит — плохо. Во всем этом мы еще разберемся на лагерном совете. И боюсь, что вам крепко достанется!
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
ПАМЯТНЫЙ ДЕНЬ
Юля Аксентьев любил везде появляться неожиданно. Даже в собственный дом он не приходил, как обычно приходят люди, а являлся внезапно, как гром средь ясного неба. Ждут его, например, к обеду. Бабушка волнуется: и в окно-то посмотрит, не видно ли на дворе внука, и с балкона-то покличет — «услышит — откликнется». Но нет Юлюшки. И вдруг — нате! Откуда ни возьмись, появляется за столом скуластая веснушчатая физиономия. Глаза сияют, улыбка от уха до уха. «Здравствуйте!» И главное — никаких шагов не было в коридоре, и дверь не скрипела.
— Опять ты меня, Юлюшка, пугаешь, — всплеснет руками бабушка.
А Юлюшка сделает умное лицо и ответит:
— Внезапность — одно из условий успеха в бою.
— Уж какой там бой — людей пугать. Суп-то остынет. Ешь, забегался совсем.
Сядет бабушка в сторонке на стул, положит морщинистые руки на колени и смотрит на внука. Вылитый отец… Не успеет бабушка додумать до конца про это сходство, глядь — нет внука: исчез. И главное — никаких шагов в коридоре не было, и дверь будто не скрипела…
И у Павки появился Юля внезапно. Крадучись, проник в комнату из полутемной прихожей. Комната была большая и светлая. С правой стороны стоял широкий диван, обтянутый светло-желтой кожей, возле него кадушка с пальмой и столик с радиоприемником «Урал». Слева — застекленный книжный шкаф во всю стену. У окна с тюлевыми шторами и множеством цветов на подоконнике — массивный письменный стол из красного дерева и два кресла. Солнечный свет, проникая через листву цветов, бросал на ковры живописные тени. Все это Юля окинул быстрым взглядом и удивился — Мария Кирилловна сказала, что Павка дома, а в комнате никого нет! Неужели Павка заметил Юлю и спрятался? Юля хотел было идти обратно, но тяжелый вздох, донесшийся из-за высокой спинки кресла, заставил его остановиться. Юля стал осторожно подкрадываться к креслу. Дымчатый сибирский кот Бутон, мирно дремавший на диване, спрыгнул на пол и торопливо затрусил прочь из комнаты. В дверях он остановился, посмотрел на Юлю и хитро подмигнул ему зеленоватым глазом: «Знаю, мол, я эти товарищеские встречи с приемом внезапности».
А Юля наблюдал за другом. «Нашел же себе Павка занятие!»
На столе перед Павкой лежали отрывной календарь, линейка и коробка цветных карандашей. Павка обводил листок 26 июня красной рамкой. Он уже почти закончил работу и штриховал рамку, размышляя о своих делах и о том, что Юлька куда-то исчез, а Тима вот уже целых два часа сидит в штабе у Семена.
— Так, так, работаешь?
Павка подпрыгнул, пружины в кресле жалобно загудели. Юле даже показалось, что рыжая щетинка на Павкином затылке встопорщилась. Глаза у Павки были испуганные. Он осуждающе посмотрел на товарища и с обидой протянул:
— Эх ты-ы-ы… Юлька!
— Напугался?
— Не-е-ет. Да я слыхал!
— Слыхал, а глаза, как блюдечки, сделались?!
— Это от задумчивости.
Юля кивнул головой на календарь и примирительно спросил:
— Зачем ты двадцать шестое закрашиваешь? Что у нас сегодня, праздник?
— У меня день рождения сегодня.
— Из-за этого закрасил? Подумаешь, гений какой выискался! В календарную дату свой день рождения превратил. Заслужить еще надо!
— Мы уже заслужили! Не я один заслужил. Отец сказал, что можно закрашивать. В этот день в тысяча девятьсот тридцатом году шестнадцатый съезд партии в Москве открылся, а отец на нем делегатом был. Брат мой, Сергей, в этот день орден Красного Знамени получил за бои с фашистами под Орлом. И еще мама в этот день на слете стахановцев выступала в столице…
— Насчитаешь! Если так, то и у меня тоже двадцать шестое — праздник. Помнишь, я в прошлом году в этот день первое место по прыжкам взял! И если поспрашивать, то у любого в этот день что-нибудь хорошее было. И не только в этот день. Надо наши календари вообще красной краской печатать.
Друзья замолчали. Павка, поправив галстук, снова принялся за календарь. Юля, облокотившись на спинку кресла, стал смотреть в окно. Было видно, что он сильно чем-то озабочен. После минутной паузы Юля сказал:
— Тимки долго нет. Что там, интересно, происходит?
— Ну, что… Достанется ему, и все. Люська еще вчера предупредила, что после совета мы ее запомним на всю жизнь. Она слово сдержит.
Павка последний раз обвел рамку карандашом и отодвинул календарь.
— Надо было нам растения собирать по-хорошему, — добавил он.
Юля подошел к дивану, вздернул на коленях черные отутюженные брюки, сел и, закинув ногу на ногу, покачивая начищенным до блеска ботинком, стал вслух размышлять:
— Досталось нам на Большом совете. Раз! — он загнул палец. — Вася нас отругал. Два! Люська на линейке отчитала. Три! О надписи все забыли. Четыре! Тимке сегодня накачают. Пять!