Тайна Иерихонской розы
Шрифт:
Я попробовала горячий говяжий бульон, и нашла его необычным, но приятным, как, впрочем, и остальные блюда. Но все равно я не смогла отдать им должное из-за разговора, который услышала сегодня и реакции Пити. Мистер Джон мог в любую минуту положить вилку и спокойно сообщить мне, что увольняет меня. Но вот подали апельсиновый пирог с белым соусом и убрали тарелки, а он все еще ничего не сказал. «По крайней мере, — думала я, немного успокоившись, — он не будет слишком груб».
Только я отложила ложку и поднесла салфетку к губам — маленькая полная женщина в зеленовато-желтом платье вошла в комнату,
— Ну, мама, тебе уже легче? — голосу Коррин явно не хватало заботы. — Тебе, в самом деле, не следовало спускаться. Полли отнесла бы тебе поднос.
Вошла Клэппи, и вновь пришедшая повернулась к ней.
— Только чашку чая, Клэппи, крепкого, и положи туда лимон, — она повернулась к дочери. — Мне уже легче. И не хотелось оставаться наверху, когда все собрались внизу.
— Конечно. Ну, поскольку ты здесь, — в голосе Коррин послышались нотки нетерпения, — мисс Стюарт, это моя мать, миссис Беатрис Матеи.
Я взглянула на это дряблое лицо, маленькие глазки и седеющие волосы и не смогла найти никакого сходства между матерью и дочерью.
— Добро пожаловать в Уайт-Холл, мисс Стюарт, — ее глаза меня пристально изучали. — Вы выглядите умной молодой девушкой, и вам понадобятся силы, пока вы находитесь здесь.
— Мама, если что-то тебя беспокоит, мы можем обсудить это позже. Это первый вечер мисс Стюарт в этом доме. Я уверена, мы все хотим, чтобы он прошел приятно, не так ли? — это была просто неприкрытая банальность.
Мистер Эмиль накрыл руку жены своей.
— Хватит, дорогая, прекрати играть в злую дочку. Это тебе не идет, — он отложил салфетку, встал и посмотрел на нее. — Пойдем, сыграем в шахматы. И, пожалуйста, улыбнись…
Мистер Джон тоже встал, оттолкнув стул, как будто он устал от всех нас.
— Мисс Стюарт, — его голос был почти резким, — теперь я хотел бы побеседовать с вами.
Немного взволнованная, но решительная, я сняла руки с колен, встала и поспешила за ним.
Мы прошли через холл, где горели две лампы, и вошли в средних размеров комнату. Он зажег лампу на столе. Вероятно, здесь он работал, и, скорее всего, эта комната использовалась как библиотека.
Он закрыл дверь, в то время как я рассматривала стены — портреты бородатых мужчин в темных костюмах, женщин в неестественных сдержанных позах и с несчастливым выражением на лицах. Все стены, кроме одной, были уставлены темными блестящими книжными шкафами; запах стареющей телячьей кожи переплетов был хорошо знаком мне. Оставшаяся стена, которую я сейчас рассматривала, была почти целиком занята неимоверных размеров камином, который вряд ли использовался, хотя должно быть долго уже здесь находился. В центре комнаты стоял дубовый письменный стол с удобным черным креслом за ним. Напротив него расположились три жестких стула — два были обтянуты зеленым бархатом, а один — нежно-коричневым.
Мистер Джон сел за стол и предложил мне присесть.
— Теперь, мисс Стюарт, мы можем заняться делами. В первую очередь я должен признаться, что ожидал кого-нибудь постарше, гораздо более опытного, — он говорил безразлично, почти без выражения, как будто меня уже уволили. — Я убежден, что только достаточно взрослый человек может занять вакансию, которая имеется у меня. И если быть с вами откровенным, должен сказать вам, что я бы предпочел, чтобы все обстояло именно так.
— Мистер Дьюхаут, но из нашей переписки у меня сложилось впечатление, что вам нужен квалифицированный учитель для вашего сына. Вы упоминали, что давали объявления несколько последних месяцев. Уверяю вас, я достаточно квалифицированна и я не припоминаю, чтобы вы устанавливали какие-либо возрастные рамки. — Мой голос звучал твердо.
Он сжал руки.
— Боюсь, я вовремя не принял это во внимание. Я считал это само собой разумеющимся. Я, конечно, понимаю все неудобства, которые это на вас возлагает… — он засомневался.
Я прекратила мять носовой платок на коленях.
— И теперь, когда вы меня едва увидели, вы пришли к решению, — закончила я за него, едва сдерживая едкий тон.
Он пристально посмотрел на меня.
— Мисс Стюарт, я с готовностью возмещу вам за любые сложности, которые могут возникнуть. Как и стоимость вашей обратной поездки домой. Мне очень жаль.
Меня выводило из себя, что он мог вот так просто сидеть и вести себя столь снисходительно. Ему не предстояло совершить долгую, одинокую поездку и вернуться в пустой дом.
— Сэр, в этом нет необходимости. Мне следует считать, что я не удовлетворяю вашим требованиям? Если так, я не замедлю уехать.
«Но перед этим я не премину сказать ему все, что я думаю обо всём этом», — пообещала я себе.
Мои темно-серые глаза посмотрели в его ярко-голубые с отвращением.
— Мне действительно очень жаль, что произошло такое недоразумение, — черты его лица смягчились. — Это целиком моя оплошность.
— Да сэр, ваша, — согласилась я со свойственной мне откровенностью, — если вы спокойно закрываете глаза на такие незначительные мелочи, даже не удосужившись уделить им хоть сколько-нибудь внимания. Я не ошибусь, если скажу, что у вашего сына уже была учительница не так давно? Думаю, ее доля не была легкой.
— Моему сыну восемь лет, мисс Стюарт. И, боюсь, таких детей называют «умственно неполноценными». — По выражению его лица я заключила, что он ожидал, что я подскочу.
— Тогда, сэр, нужно просто быть потерпеливее, — ответила я мягко. — Я бы хотела попробовать, сэр, тогда вы примете решение, и я подчинюсь ему.
Он склонился над столом и посмотрел на меня долгим взглядом, которого я от него никак не ожидала. Казалось, в глазах его вдруг зажглась жизнь, но они тут же снова стали непроницаемыми.
— Вы ставите меня в любопытное положение, мисс Стюарт, по меньшей мере, занятное. Но, конечно же, вы правы. В первую очередь я должен думать о Пити. Пока не было учителя, жена моего брата занималась с мальчиком. Она к нему очень привязалась и не признает необходимости в профессиональном воспитателе, — он, казалось, пытался уловить реакцию у меня на лице, и во второй раз за этот день я подумала, что его опаленное солнцем лицо было слишком сдержанным для такого человека, как он. Невозможно было определить горечь ли, боль или несчастья наложили суровый отпечаток на его чувственные губы.