Тайна Иппокрены
Шрифт:
Очередной памфлет Даниеля Дефо появился в лондонских книжных лавках 1 декабря 1702 года. Всего двадцать девять страниц занимало это сочинение, изданное анонимно, называлось оно «Кратчайший способ расправы с диссидентами».
В те времена с новой силой в Лондоне начали преследовать приверженцев пуританских сект, или, как их называли, диссидентов, то есть раскольников. Сторонники господствующей англиканской церкви, предав забвению «Акт о веротерпимости», принятый еще в 1688 году, яростно обрушились на пуритан. Осмелев после нежданной смерти короля Вильгельма III (кстати сказать, благоволившего к Дефо), дворяне и церковники лелеяли мечты о своей Варфоломеевской ночи — кровавой расправе с инакомыслящими. В этот пороховой погреб, начиненный толпами религиозных фанатиков, Дефо осмелился бросить пылающий факел.
Взрыв возмущения противников веротерпимости потряс английскую столицу. Мракобесы, которых так зло высмеяли
Объявление о том, что разыскивается Даниель Фо, он же Дефо, было расклеено и на улицах. Между тем беглец укрылся у знакомого ткача-француза. Посетившая его здесь жена застала мужа в полном смятении и страхе. С ужасом он то и дело повторял слова: «Мне не миновать тюрьмы». Больше всего боялся оказаться в камере, его страшила грубость надзирателей, издевательства соседей по заключению. Но еще пуще пугала смерть от чумы — страх, живший в нем с детских лет (было известно, что чума часто вспыхивала в тюрьмах, начисто опустошая их). Эта боязнь оказаться за решеткой преследовала его многие годы. Тем более, что сам он постоянно представлял поводы закону преследовать его. За долгую жизнь ему не раз доводилось быть узником уголовных и долговых тюрем, переступать порог домов предварительного заключения. И столько же раз по существу Дефо начинал все заново.
Судеб таких изменчивых никто не испытал — Тринадцать раз я был богат и снова беден стал.И Дефо прав, говоря так о себе. Его судьба — вереница взлетов и падений; она то возносила на гребень славы, то низвергала в бездну позора. В эти трудные моменты он принимал позу мученика и со стойкостью мудреца учился презирать всеобщее презрение к себе. Возрождаться после очередной неудачи ему помогала его недюжинная сметка и поразительная изворотливость.
На сей раз Дефо находился в бегах пять месяцев. На что он рассчитывал? Хотел ли выиграть время и переждать в укромном месте лихолетье? Здравомыслящий человек, он едва ли мог ждать прощения. Видимо, его надежды были связаны с переменами, которые, как он хотел надеяться, произойдут в политических сферах, и верх снова одержат сторонники веротерпимости. Но, увы, чаяниям этим не суждено было сбыться.
Награда за выдачу опального памфлетиста обещана немалая. Не удивительно, что нашелся охотник заработать эти деньги. И скоро, 20 мая 1703 года, Даниель Дефо был арестован в квартале Спиталфилдс, где скрывался. Два дня спустя его заключили в Ньюгейтскую тюрьму. Причем поначалу поместили в общую камеру, где содержались те, кто не мог заплатить соответствующую мзду за пребывание в помещениях для привилегированных заключенных. В таких камерах спали на каменном полу вповалку, зимой дрожали от холода, летом изнемогали от жары. Ночь здесь нельзя было отличить от дня. «Женщины рожали детей в темных углах и оставляли их там умирать; мужчины и женщины гибли от голода и болезней; молодые девушки отдавались каждому за лишние крошки хлеба; приговоренные женщины делали то же самое, надеясь забеременеть, чтобы избежать виселицы». И в то же время тюрьма, как заметил еще Г. Фильдинг, была не только прототипом «ада», но и «самым дорогостоящим местом» на земле. Как только надзиратель выяснял, что заключенный не в состоянии оплатить тюремный «комфорт», участь его была решена: общая грязная камера и соответствующая компания становились уделом бедняка. Зато кредитоспособные превращались надзирателями буквально в золотую жилу. У тех, кто готов был оплачивать свой относительный комфорт, вымогали кучу денег. Первый побор следовало внести за «удобные кандалы». Чем больше мог заплатить заключенный за «удобство», тем более легкими были его кандалы. Тюремщики ловко пользовались этим обычаем и часто вновь прибывшего арестанта из богатых буквально опутывали цепями: ножными и ручными кандалами. Заплатив и освободившись от цепей, заключенный вскоре узнавал, что его расходы на этом не кончаются. Приходилось вкладывать монету в толстую лапу тюремщиков за то, чтобы погреться у огня, поесть не очень черствого хлеба, выпить не очень соленой воды, получить приличное одеяло, за то, чтобы тебя не избивали за проступки и не мучили.
Способность оплачивать свое пребывание в тюрьме влияла и на помещение, где содержался арестант. Деньги предоставляли возможность спать в лучшей части тюрьмы, называемой «замок», где было хоть немного света и воздуха и где даже имелись кровати и столы. Жизнь тут обходилась очень дорого. Но и в других местах тюрьмы на все, и прежде всего на помещение, существовала своя такса. Так, самая дешевая постель стоила два шиллинга в неделю. Свобода передвижения по тюрьме также зависела не от совершенного преступления, а всецело от кармана заключенного. Словом, кошелек был единственным средством выжить в этом кошмаре.
Такое положение отчасти проистекало из-за скаредности городских властей. Муниципалитет просто-напросто не платил тюремщикам жалованья, тем самым поощряя незаконные поборы и взятки.
В погоне за наживой тюремное начальство развернуло также продажу спиртного. «Синяя погибель», как называли джин — можжевеловую водку, косила заключенных, так же как и тех, кто пристрастился к этому зелью на воле. Вино в тюрьме продавалось свободно, и повальное пьянство приносило солидный доход. Отсюда простой арифметический подсчет: чем больше было арестантов, тем богаче становился начальник тюрьмы и его помощники. Заинтересованное в том, чтобы судьи направляли арестованных именно в эту, а не в другую тюрьму, начальство часто вступало в сделку с блюстителями закона, щедро оплачивая их услуги. Так, известно, например, что сэр Френсис Митчелл, судья Мидлсекса, получал ежегодное вознаграждение в размере 40 фунтов стерлингов от начальника Ньюгейтской тюрьмы «при условии отправки всех его заключенных только туда». Впрочем, случались годы, когда тюрьма бывала и без того настолько переполнена, что необходимость в подобных услугах отпадала. В такие «урожайные» годы за три-четыре месяца начальник тюрьмы получал около четырех тысяч фунтов стерлингов, «не считая поднесенных ему ценных подарков». Для того же чтобы занять столь теплое местечко, надо было выложить всего тысячу фунтов. Как видим, игра стоила свеч. К слову сказать, за свечи в тюрьме тоже приходилось платить, причем втридорога. А так как без свечей, необходимых даже днем, жить было невозможно, то и эта торговля приносила солидные доходы.
Но самыми ужасными были частные тюрьмы. Их сдавали в наем смотрителям, и те выжимали из них все, что только могли. В тюрьме Бишоп оф Эли обитателей, в том числе и женщин, «цепями приковывали к полу». В другой долговой тюрьме под названием «Башмак» арестанты просили милостыню — кусок хлеба, высовывая свой башмак из окошка.
Герцог Портлэнда сдавал, например, тюрьму за 18 гиней в год человеку, прославившемуся своим жестоким обращением с заключенными. Под стать этому извергу был и Томас Бэмбридж — «бесчеловечный тюремщик», а проще говоря, изощренный садист — начальник тюрьмы Флит. Таким же оказался и его предшественник на этом посту Джон Хаггинс, который купил место за пять тысяч фунтов у графа Клэрендона, прежнего владельца тюрьмы.
Злодеяния Бэмбриджа и Хаггинса случайно выплыли наружу. Была назначена комиссия. Жестокость и беззаконие, которое творили двое на вид вполне добропорядочных джентльменов, потрясли лондонцев. Начался процесс. Бэмбриджа, а затем и Хаггинса вызвали на допрос. Знаменитый Уильям Хогарт запечатлел как раз этот момент на своей картине «Допрос Бэмбриджа». Получив разрешение присутствовать на допросах, художник собственными глазами видел орудия пыток, которые демонстрировала комиссия: щипцы, кандалы и «воротники» с шипами, применявшиеся к тем, кто не мог или не хотел оплачивать свое пребывание под сенью Флита.
На лице Бэмбриджа, написанном художником в желтых и мертвенно-бледных тонах, — злость, подлость, страх. Видимо, к нему и Хаггинсу члены комиссии относятся без особого почтения. Впрочем, неизвестно, каково было бы их окончательное решение, не всплыви при расследовании показания некоего Уильяма Рича, ставшего объектом изощренных надругательств только за то, что ему нечем было оплачивать «гостеприимство» Бэмбриджа. Об этом же поведал и другой несчастный по имени Арне, на себе испытавший варварское отношение Хаггинса.