Тайна клана
Шрифт:
Накануне ночью я впервые целовалась, встретила свою первую любовь. И я предала свою лучшую подругу, вызвала раскол в только что обретенном ковене и поняла, что мои родители всю жизнь мне лгали.
Все это случилось в день Самхейна, 31 октября, который считается у ведьм Новым годом. Мой новый год, моя новая жизнь.
Я снова улеглась в постели, нежась в уюте фланелевых простыней и теплого одеяла. Прошлой ночью исполнились мои мечты, и, холодея, я понимала, что за это придется платить. Я чувствовала себя старше своих шестнадцати лет.
Чистокровная ведьма. Так говорит Кэл. И как я могу
Но к какому именно? К Рованвандам – учителям и собирателям знаний? К Винденкеллам – знатокам в составлении заклятий? К Викротам, которые были воинами-волшебниками, а в более поздние времена породнились с викингами? Я улыбнулась. Я совсем не ощущала себя воином.
Липвауны были проказниками и любителями розыгрышей. Бурнхайды специализировались на магии с драгоценными камнями, кристаллами и металлами, а Брайтенделы составляли лекарский клан и использовали магию растений для лечения. Были еще Вудбейны. Меня передернуло. Я никак не могла принадлежать к этому зловещему клану, не могла быть одной из тех, кто жаждал власти любой ценой, кто предавал дружественные кланы в стремлении обладать землями, магической силой и знанием.
Я стала размышлять. Из семи Великих Кланов, если я действительно принадлежала к одному из них, ближе всего мне казались Брайтенделы – целители. Я обнаружила, что люблю растения, что они разговаривают со мной, что у меня как-то само собой получается использовать их магические свойства. Я тихонько засмеялась и обняла себя за плечи. Я – Брайтендел, настоящая кровная ведьма.
«Но это значит, что мои родители тоже должны принадлежать к ведовскому сословию», – подумала я. Эта мысль ошеломила меня. Она заставила меня задуматься, почему мы каждое воскресенье посещали церковь – всегда, сколько я себя помнила. То есть, я хочу сказать, мне нравилось бывать в церкви, нравилось присутствовать на богослужениях. Они казались мне красивыми и умиротворяющими. Но Викку я ощущала как нечто более естественное.
Я снова села в постели. Перед глазами вновь и вновь возникали два образа: склонившийся надо мной Кэл неотрывно смотрит на меня своими золотистыми глазами и Бри, моя лучшая подруга, – на ее лице потрясение и боль, когда она видит нас с Кэлом. Осуждение, обида, желание, гнев.
Что я такого сделала?
Я услышала, как родители внизу на кухне заваривают кофе, разгружают посудомоечную машину. Упав обратно на подушку, я прислушивалась к знакомым звукам: оказывается, не абсолютно все в моей жизни изменилось прошлой ночью.
Кто-то открыл входную дверь, чтобы взять газету. Сегодня воскресенье, а это значит служба в церкви, потом ланч в «Видоуз Динер». Может, позже я увижу Кэла и поговорю с ним? Интересно, мы будем теперь вместе куда-нибудь ходить? Мы – пара? Он поцеловал меня на глазах у всех. Что это значило? Неужели Кэл Блэр, красавец Кэл Блэр, на самом деле обратил внимание на меня, Морган Роулендс? На меня, с моей плоской грудью и большим носом? На меня, мимо кого парни всегда проходили не оглядываясь?
Я уставилась в потолок, словно ответы на мои вопросы были написаны там на потрескавшейся штукатурке. Когда дверь моей комнаты внезапно распахнулась, я вздрогнула.
– Ты можешь мне объяснить, что это такое? – спросила мама.
Ее карие глаза были широко открыты, вокруг плотно сжатых губ образовались глубокие морщины. Она показала мне небольшую стопку книг, перевязанную шпагатом. Эти книги я оставляла у Бри, потому что знала, что мои родители против того, чтобы я держала их у себя, – мои книги о Викке, о семи Великих Кланах, книги по истории магии. К ним прилагалась написанная крупными буквами записка: « Морган, ты оставила у меня эти книги. Я подумала, что они могут тебе понадобиться».
Я села в постели, сообразив, что Бри мстит мне таким образом.
– Я думала, мы с тобой договорились, – продолжала мама, повысив голос. Высунувшись из двери моей спальни, она крикнула: – Шон!
Я спустила ноги с кровати. Пол был холодный, и я сунула ноги в тапочки.
– Ну? – Мамин голос стал на один децибел громче.
В мою комнату вошел папа, вид у него был встревоженный.
– Что случилось, Мэри-Грейс? – спросил он.
Мама показала ему книги, держа их так, словно это была дохлая крыса.
– Я нашла это перед входной дверью! – сказала она. – Посмотри на записку!
Она снова повернулась ко мне.
– Ты соображаешь, что делаешь? – резко спросила она, словно не веря своим глазам. – Когда я сказала, что не желаю видеть эти книги у себя в доме, я вовсе не имела в виду, что разрешаю тебе читать их у кого-то другого! Ты понимала, что я хотела этим сказать, Морган?
– Мэри-Грейс, – успокаивающим тоном сказал папа, забирая у нее книги.
Он молча прочитал заглавия. В комнату вошла моя младшая сестра Мэри-Кей. Она все еще была в своей клетчатой пижаме.
– Что тут такое? – спросила она, откидывая волосы назад.
Ей никто не ответил.
Надо было срочно что-то придумать.
– Эти книги неопасные и незапрещенные. Мне хотелось их прочитать. Я уже не ребенок, мне шестнадцать лет. И я же считалась с вашим желанием, чтобы в доме их не было.
– Морган, – сказал папа несвойственным ему строгим голосом. – Дело не только в том, чтобы не держать такие книги в доме, и ты это знаешь. Мы объясняли тебе, что, будучи католиками, мы считаем колдовство пороком. Это, может быть, и не преступление, но уж точно святотатство.
– Тебе шестнадцать, – снова заговорила мама. – Но не восемнадцать. Это значит, что ты пока еще ребенок. – Ее лицо покраснело, волосы растрепались. В них я заметила седые прядки.
Меня поразила мысль, что через четыре года ей исполнится пятьдесят. Мне вдруг показалось, что она уже совсем старая.
– Ты живешь под нашей крышей, – напряженным голосом продолжала мама. – Мы тебя содержим. Когда тебе исполнится восемнадцать, ты будешь жить самостоятельно и работать. Вот тогда – пожалуйста! – можешь читать что душе угодно. Но пока ты живешь в этомдоме, ты будешь делать то, что тебе говорят.