Тайна Кломбер Холла
Шрифт:
Он направился в рощу и быстро скрылся с глаз в густых зарослях.
Так закончилась наша необыкновенная беседа, которую этот странный человек начал, прицелившись в меня из заряженного пистолета, а кончил, признав во мне возможного будущего зятя. Я не знал, радоваться мне, или огорчаться.
С одной стороны, он, скорее всего, теперь постарается лучше следить за дочерью и не позволит нам общаться так свободно, как до сих пор. С другой стороны, я получил преимущество, добившись согласия возобновить свои ухаживания когда-нибудь в будущем. В конце концов я решил, направляясь в задумчивости домой, что мое положение теперь улучшилось.
Но эта опасность, эта бесплотная необъяснимая опасность, встающая за каждым углом и нависающая над каждой башней Кломбера! Как я ни напрягал свой ум, я не мог найти такого ответа на загадку, который не выглядел бы ребяческим и бессмысленным.
Одно обстоятельство казалось мне важным. Отец и сын, оба, независимо друг от от друга уверяли меня, что если бы мне рассказали, в чем дело, я едва ли понял бы рассказ. Какой же странной и чудовищной должна быть угроза, которую нельзя объяснить на понятном языке!
В ту ночь, перед тем, как лечь спать, я поднял руку в темноте и поклялся, что никакие силы человека или дьявола не ослабят моей любви к женщине, чье чистое сердце я имел счастье завоевать.
ГЛАВА 7
Как в Кломбер прибыл капрал Руфус Смит
Если только мне удалось передать достоверно все, что произошло, читатель поймет, как сильно увлечено было мое внимание и воображение. Разве я мог спокойно пробираться сквозь скучную рутину занятий управляющего, интересоваться соломенной крышей хибарки одного арендатора или парусом лодки другого, когда ум мой опутывали цепи упомянутых мною событий, и я непрестанно искал им объяснения?
Куда бы я не забрел в округе, мне отовсюду было видно квадратную белую башню над купой деревьев, а под этой башней злополучная семья ждала и опасалась, опасалась и ждала — чего? Этот вопрос все еще маячил неодолимым препятствием в конце любой цепи размышлений.
Даже как отвлеченная загадка эта тайна семейства Хизерстоунов завораживала и притягивала ум, а уж раз женщина, которую я любил в тысячу раз сильнее, чем себя самого, так нуждалась в ее разрешении, я был не в силах обратить свои мысли на что бы то ни было еще, пока не найду разгадки.
Отец получил из Неаполя письмо от лэрда, где говорилось, что путешествие пошло ему на пользу, и он не собирается покамест возвращаться в Шотландию.
Это устраивало нас всех, потому что занятия отца продвигались в Бренксоме прекрасно, и для него сущим наказанием оказалось бы возвращение в городскую сутолоку и шум. Что до моей милой сестры и меня — как вам уже известно, еще более серьезные причины заставляли нас любить Вигтауновские пустоши.
Несмотря на беседу с генералом — или, пожалуй, благодаря ей — я по меньшей мере дважды в день находил повод прогуляться мимо Кломбера и убедиться, что там все в порядке. В конце концов, генерал в какой-то степени доверился мне и даже просил моей помощи, поэтому я чувствовал, что наши взаимоотношения переменились, и у него нет больше прав сердиться на мое присутствие. И действительно, через несколько дней я встретил его у ограды, и он обошелся со мной вежливо, хотя и не вспоминал о нашей предыдущей встрече.
Он по прежнему казался до крайности нервным, время от времени вздрагивал и испуганно оглядывался. Я надеялся, что дочь его не ошиблась, когда называла пятое октября как переломный момент в его недуге, потому что при взгляде на его блестящие глаза и дрожащие руки у меня не оставалось сомнений, что человек не может долго прожить в таком нервном напряжении.
Я обнаружил, что наш заветный ход он велел заделать, и хотя я обшарил каждый дюйм длиннейшей ограды, мне так и не удалось найти другого слабого места. То тут, то там сквозь щели между досками мне удавалось разглядеть дом, и один раз я увидел у окна в нижнем этаже грубоватого на вид мужчину средних лет, очевидно, кучера Израэля Стэйкса. Но никаких следов Габриэли или Мордонта я не заметил, и их отсутствие меня встревожило. Я не сомневался, что будь они свободны, они нашли бы способ послать весточку нам с сестрой. Мои страхи все больше и больше обострялись с каждым новым прошедшим днем, не приносящим о них никаких известий.
Однажды утром — это было второго октября — я направлялся к усадьбе, надеясь, что мне посчастливится узнать что-нибудь о моей любимой, как вдруг заметил человека, сидящего на камне у дороги.
Подойдя ближе, я разглядел, что он нездешний и, судя по запыленной одежде и потрепаному виду, пришел пешком издалека. На коленях у него лежал большой ломоть хлеба и складной нож, но он, видимо, как раз кончил завтракать, потому что, заметив меня, стряхнул крошки с колен и поднялся на ноги.
Считаясь с его громадным ростом и оружием, которое он держал теперь в руке, я предпочел держаться другой стороны дороги, помня, что нужда делает человека отчаянным, и золотая цепочка, поблескивающая на моем жилете, может оказаться слишком сильным искушением для бродяги. Он подтвердил мои подозрения, загородив мне дорогу.
— Ну, дружище, — произнес я, изображая непринужденность, которую не чувствовал, — что я могу сделать для вас сегодня?
Загар придавал лицу бродяги цвет красного дерева, а глубокий шрам от угла рта до уха никоим образом его не украшал. Волосы его уже поседели, но держался он молодцевато, а заломленная набекрень меховая шапка придавала ему лихой полувоенный вид. В общем, он показался мне самым опасным бродягой из всех, с какими я когда-либо встречался.
Вместо того, чтобы ответить, он молча смерил меня мрачным дерзким взглядом, а затем с громким щелчком закрыл свой нож.
— Вы не ищейка, — произнес он. — Молоды, пожалуй. Меня упрятали в холодную в Пэйсли, меня упрятали в холодную в Вигтауне, но — разрази меня гром! — если еще хоть один пес ко мне прицепится, он навсегда запомнит капрала Руфуса Смита! Что за чертовски милая страна, где человеку не дают работы, а потом сажают его за то, что ему нечем зарабатывать на жизнь!
— Мне очень жаль видеть старого солдата в таком несчастьи, — сказал я. — В каких войсках вы служили?
— Королевская конная артиллерия. Чтоб ей пусто было, этой службе со всеми ее поторохами! Вот он я — в шестьдесят лет с нищенской пенсией в тридцать восемь фунтов десять шиллингов, которых мне и на пиво с табаком нехватает.
— А мне кажется, что тридцать восемь фунтов десять шиллингов в год должны бы вам служить неплохим подспорьем в старости, — заметил я.
— Вам кажется, а? — фыркнул он, подавшись вперед, покуда его обветренное лицо не оказалось в одном футе от моего. — Как по-вашему, сколько стоит этот сабельный удар? А моя нога в которой кости гремят и болтаются, будто они игральные, с тех пор как по ней проехал хобот пушечного лафета? Сколько это стоит, а? А печень, как губка, а малярия всякий раз, когда ветру вздумается дуть с востока — этому какая цена на рынке? Возьмете все за чертовы сорок фунтов в год, не откажетесь?