Тайна Кломбер Холла
Шрифт:
— Дом стоит уединенно, — поясняет генерал, — какие-нибудь негодяи могут вломиться. Всегда лучше быть наготове. Я, вы, мой сын Мордонт и мистер Фотерджил Вэст из Бренксома — он придет, если его позовут справимся, как по-вашему?
— Право, сэр, — отвечаю, — пировать, как говорится, лучше, чем воевать, но, если вы мне повысите на фунт жалование, так я не откажусь ни от того, ни от другого.
— Из-за этого мы не поссоримся, — говорит генерал и соглашается на лишние двенадцать фунтов в год так легко, будто это двенадцать мыльных пузырей.
Ну, я плохо думать о нем, конечно, не хотел, но тут не мог не заподозрить, что деньги, с которыми так легко расстаются, не могут быть нажиты честно.
Я человек от природы не любопытный и нос в чужие дела совать не люблю, но тут уж не мог успокоиться, пока не узнаю, чего это генерал по ночам бродит и что ему спать не дает. Так вот, подметал я как-то коридоры, вижу — неподалеку от генеральской двери кучей навалены занавеси, старые ковры и все такое. Тут мне вдруг приходит в голову мысль, и я себе говорю:
— Израэль, — говорю, — дружок. Почему бы тебе здесь не спрятаться сегодня же ночью и не взглянуть на старика, когда ему будет невдомек, что на него живой человек смотреть может?
И чем больше я об этом думал, тем легче мне это казалось, так что я в конце концов решил это сделать без промедления.
Как вечер пришел, сказал я бабам, что страдаю зубами и пойду пораньше спать. Я отлично знал, что как уйду к себе, так про меня больше никто и не вспомнит, так что я чуть подождал, слышу — все тихо, сбросил башмаки и бегом по черной лестнице к той куче тряпья. Залез под старый ковер, гляжу в дырку.
Там я и просидел, как мышь в корзине, покуда генерал не прошел мимо в спальню и все в доме не успокоилось.
Право слово! Второй раз я бы на это не пошел, хоть бы и за все денежки Объединенного Дамфрийского Банка. Как подумаю — мороз по коже! До чего жутко лежать там в мертвой тишине и ждать, и ждать, а кругом ни звука, только старые часы гулко тикают где-то в коридоре.
Сначала я в одну сторону смотрел, потом в другую, но мне все что-то чудилось в той стороне, куда я как раз не смотрел. На лбу у меня холодный пот выступил, а сердце колотилось вдвое скорее тех часов, а хуже всего, что пыль с ковров набилась мне в глотку — вот-вот раскашляюсь!
Бог мой! Как только волосы у меня не поседели. Знал бы — не согласился бы и за пост лорд-мэра в самом Глазго.
Ну ладно. Было уже два часа утра или, может, немного больше, и я как раз подумал, что так ничего и не увижу, да, надо сказать, не слишком об этом пожалел, как вдруг мне послышался звук, ясный и отчетливый в тишине ночи.
Меня уже и раньше просили описать этот звук, но оказалось, что не так-то просто дать кому-то понять, что за звук, если ни он, ни ты никогда раньше ничего подобного этому звуку не слышали. Это был резкий короткий звон — похоже, вроде как, если провести пальцем по краю винного бокала, но куда тоньше и выше, и громче, и с чем-то вроде всплесков, как звон дождевых капель в бочке с водой.
Я с перепугу сел среди ковров, высунулся, как гриб из опавших листьев, и давай слушать. Но все опять стихло, кроме ровного тиканья часов.
Вдруг звук раздался снова, такой же ясный, резкий и тонкий, и теперь и генерал его услышал, потому что он вроде как застонал за дверью, как усталый человек, когда его разбудили. Я слышал, что он встал и оделся, а потом принялся расхаживать туда-сюда по комнате.
Право слово! Минуты не прошло, как я уже завернулся в ковры обратно. Лежу, дрожу с головы до ног, бормочу все молитвы, какие знаю, а сам все гляжу в дырку на генеральскую дверь.
Скоро я услышал, как поворачивается ручка, и дверь медленно открылась. В комнате горел свет, и я только на секунду успел увидеть что-то вроде ряда мечей торчком вдоль стены, как генерал выскользнул наружу и закрыл дверь за собой. Он был в халате, в красном колпаке и в туфлях без задников с загнутыми носами. Я было вообразил, что он ходит во сне, но тут он подошел ближе и стало видно, как у него глаза блестят, а лицо скривилось, будто что его мучает. Верьте мне или нет, а я и сейчас дрожу, как вспоминаю эту высокую фигуру, это желтое лицо в длинном-длинном темном и тихом коридоре.
Я лежу, не дышу, смотрю на него, а когда он подошел совсем близко, тут у меня и сердце стучать перестало, потому что «дзынь!» — громко и четко всего только в ярде от меня раздался тот самый звук.
Что это звенело, где оно было — убейте, не могу сказать. Может, это и генерал, но только тогда Бог его ведает, как он это сделал, потому что руки его в тот момент висели без дела, я хорошо видел. Звук от него послышался, это да, только мне показалось, что звенело где-то у него над головой, но это был такой бесплотный, нездешний, недобрый звук, что про него так просто не скажешь, откуда он слышался.
Генерал его вроде как даже и не заметил, а пошел себе дальше и скоро исчез из виду, а я уж, можете мне поверить, секунды не потерявши, выкарабкался из своего логова и драпанул к себе, и хоть бы теперь все призраки Красного Моря стали хороводиться по дому вдоль и поперек, я бы и носа не высунул взглянуть на них.
Я никому и слова не сказал, но про себя решил, что и не минутку лишнюю в Кломбер Холле не останусь. Четыре фунта в месяц неплохие деньги, но ими человеку не заплатишь за потерю душевного покоя, а может статься, и самой души, потому что, если уж где завелся дьявол, то не знаешь, какую ловушку он тебе придумает, хоть и сказано, что Провидение сильнее врага рода человеческого, но на себе я этого проверять не согласен.
Я понял, что над генералом и всем его домом нависло какое-то проклятие, а проклятие должно пасть на головы тех, кто его заслужил, а не на богобоязненного пресвитерианина, который за всю жизнь ни разу с праведной тропы не оступился.
Сердце у меня болело за юную мисс Габриэль, потому что она красотка и добрая девушка, но я помнил, в чем мой долг перед самим собой, и знал, что должен идти вперед, не оглядываясь, как Лот вышел из греховных городов равнины.
Этот ужасный звук все звенел в моих ушах, я не смел оставаться один в коридорах — вдруг еще раз его услышу! Я только и ждал, пока представится случай предупредить генерала об уходе и перейти куда-нибудь туда, где бы можно жить среди добрых христиан да поближе к церкви. Но небеса так назначили, чтобы первое слово произнести не мне, а генералу.