Тайна корабля
Шрифт:
— Вам тоже, мистер Кэртью, — сказал стряпчий и позвонил клерку.
Так случилось, что в течение остальных хлопотливых дней, проведенных в Сиднее, Норрис не видался со своим легальным советником, а когда он уже был в море и земля исчезла из виду, Гадден принес ему сиднейскую газету, над которой дремал в тени кухни, и показал объявление:
«Мистера Норриса Кэртью настоятельно просят зайти безотлагательно в контору мистера — где его ожидает важное известие».
— Ему придется подождать еще полгода, — сказал Норрис довольно беспечным тоном, хотя чувствовал приступ сильного любопытства.
ГЛАВА XXIII
Бюджет «Почтенной Поселянки»
Перед полуднем, 26 ноября, они вышли из Сиднейской гавани на шхуне «Почтенная Поселянка». Собственник,
Все четверо трудились, не покладая рук, шесть недель, подготовляясь к плаванию, и хотя о капитане Уиксе, разумеется, не было ни слуху, ни духу, однако им помогал пятый, субъект с лохматой рыжей бородой, которую он иногда откладывал в сторону, когда находился внизу, поразительно напоминавший голосом и манерами капитана Уикса. Что касается капитана Киркопа, то он не показывался до последней минуты, когда явился в образе дюжего моряка, с бородищей как у Абу-Бен-Эдхэма. Все время, пока судно находилось в гавани и выходило в море, молочно-белые усы капитана развевались по ветру и были видимы с берега, но лишь только «Почтенная Поселянка» свернула за маяк, он спустился вниз и спустя несколько секунд вернулся выбритым начисто. Вот какие хитрости и уловки потребовались, чтобы вывести в море корабль, не годный для плавания, и «отсутствующего» капитана. Может быть, и они бы не помогли, если бы Гадден не пользовался популярностью, и если бы на все плавание не смотрели снисходительно, как на одну из забавных эксцентричностей Томми. Кроме того, судно было раньше яхтой, и казалось естественным предоставить ему и теперь кое-какие из опасных вольностей его прежнего назначения.
Странный это был корабль, с его высокими мачтами, обезображенными залатанными парусами, с отдельными панелями-каютами, превращенными в товарный склад при помощи простых полок. Жизнь, которую вели на этой необычной шхуне, была не менее курьезна, чем она сама. Только Амалу помещался в передней части, остальные занимали офицерские каюты, располагались на атласных диванах и обедали в паркетной курилке Гранта Сандерсона, угощаясь солониной и картофелем довольно плохого качества и не всегда в достаточном количестве. Гемстид ворчал, Томми иногда возмущался и прибавлял к обычному меню две-три жестянки с консервами и бутылку своего хереса. Но Гемстид ворчал по привычке, Томми возмущался только минуту, и в действительности все относились к этим лишениям благодушно. Дело в том, что за исключением запаса лука и картофеля, «Почтенная Поселянка» отправилась в плавание, можно сказать, без припасов. На ней имелось на две тысячи фунтов товара, отпущенного в кредит, — вся их надежда. За счет его они существовали как мыши в своей собственной житнице. Они обедали в счет будущих прибылей, и всякая экономия в обеде была как бы вкладом в сберегательную кассу.
Несмотря на их республиканский обиход, недостатка, по крайней мере опасного, в дисциплине не ощущалось. Уикс был единственный моряк на судне, критиковать его было некому; кроме того, он отличался таким благодушным и веселым нравом, что никто не решился бы огорчить его. Кэртью делал все, что мог, частью из любви к делу, частью из любви к капитану; Амалу был усердный работник, и даже Гемстид и Гадден работали при случае охотно. Томми взял на себя торговлю и товары: сиднейский денди возился в трюме и товарной каюте, пока становился неузнаваемым, затем поднимался наверх, устраивал себе ванну из морской воды, переодевался и ложился на палубе с листом газеты или томом «Истории цивилизации» Бокля, избранной для этого плавания. В последнем случае не обходилось без смеха, так как Бокль неизменно выскользал из рук чтеца, а проснувшись, Том почти всегда прибегал к бутылке хереса. Связь эта установилась так прочно, что выражения «стакан Бокля» или «бутылка цивилизации» сделались обычными шутками на «Почтенной Поселянке».
В обязанности Гемстида входила починка, и работы у него были полные руки. Все на корабле находилось в состоянии разрушения: лампы текли, как и палубы, дверные ручки оставались в руке отворявшего дверь, лепные украшения отставали вместе с панелями, насос отказывался качать воду, ванна чуть не затопила судно. Уикс утверждал, что все гвозди давно превратились в ржавчину. «Не смешите меня, Томми, — говорил он, — а то отскочит ахтер-штевень». А когда Гемстид со своими инструментами производил обычный осмотр, Уикс не упускал случая подтрунить над его обязанностями. «Что за бессмыслица чинить вещи, у которых одна гниль внутри, — говорил он. И, без сомнения, эти вечные шуточки подбадривали его сухопутных товарищей, остававшихся безмятежными при таких обстоятельствах, которые, пожалуй, смутили бы Нельсона.
Погода сначала стояла великолепная, ветер был попутный и постоянный. Корабль летел, точно на крыльях. „Эта „Почтенная Поселянка“ сильная старая девка, хотя недугов у нее столько, что не перечтешь, — говорил капитан, отмечая путь на карте, — но она могла бы показать пятки любому судну такого же водоизмещения на Тихом океане“. Мыть палубы, чередоваться у штурвала, определять суточный ход корабля после обеда в курилке, — такова была легкая рутина их жизни. Вечером, если Томми не угощал своей „цивилизацией“, развлекались болтовней и музыкой. У Амалу был приятный гавайский голос, а Гемстид, мастер играть на банджо, с большим эффектом аккомпанировал собственному дребезжащему тенору. Маленький человечек пел с большим чувством. Особенно удачно выходили у него „Родина, милая родина“ и „Где-то мой мальчик скитается ныне?“ — песенки, в которые он вкладывал самый невыносимый пафос. Казалось, у него нет родины и никогда не было, равно как и никаких следов семьи, за исключением жестокого дяди, булочника в Ньюкестле. Его семейные чувства висели, таким образом, в воздухе и выражали неосуществимый идеал. Или, быть может, из всего пережитого им впечатления „Почтенной Поселянки“ с ее добродушной, веселой и терпимой компанией наиболее приближались к ним.
Быть может потому, что мне известны последовавшие события, я не могу думать без глубокого чувства сожаления и грусти об этом плавании, о корабле (когда-то прихоти богатого самодура) с его обветшавшей роскошью и скромным назначением, среди равнины океана, при пышном восходе и закате солнца, об экипаже, так странно собравшемся, так британски тупоголовом, коротавшем дни в шутках вместо разговоров, без единой путной книги, кроме Гадденовского Бокля, которого никто из них не мог прочесть или понять, с единственным проявлением культурных интересов в виде пристрастия Кэртью к кисти и карандашу, которыми он занимался в свободные минуты, меж тем как беспечная команда стремилась к трагической катастрофе.
Спустя двадцать восемь дней после отплытия из Сиднея, в сочельник они были у входа в лагуну и всю эту ночь держались в море, определяя положение по огням рыбаков на рифе и силуэтам пальм на облачном небе. С наступлением дня шхуна легла в дрейф и подала сигнал о лоцмане. Но, очевидно, ее огни были замечены туземными рыбаками, которые дали знать в поселок, так как шлюпка уже направлялась к ним. Она шла через лагуну под всеми парусами, то и дело ложась на бок, так что по временам, при сильных порывах ветра, им казалось, что она вот-вот перевернется; лихо подлетела к шхуне, круто повернула борт к борту и высадила какого-то бродягу, по-видимому, белого в индийских шароварах.
— Доброго утра, капитан, — сказал он, взобравшись на палубу. — Я принял вас за фиджийский военный корабль из-за ваших палуб и мачт. Ну-с, джентльмены, желаю всем веселого Рождества и счастливого Нового года, — прибавил он и пошатнулся.
— Да вы вовсе не лоцман! — воскликнул Уикс, рассматривая его с величайшим отвращением. — Никогда вы не вводили судов, и не уверяйте меня.
— Ну, а мне сдается, вводил, — возразил лоцман. — Я капитал Доббс, вот кто я, и когда я взялся за судно, его капитан может отправиться вниз бриться.