Тайна красного чемодана
Шрифт:
– Я и теперь это говорю. Но есть два способа разгадать загадку. Один, к сожалению, едва ли удастся. Остается другой. Но прежде чем употребить его, я должен обдумать, собрать справки… даже совершить маленькое путешествие… Поэтому, если хотите меня подождать, дня через два я вам скажу, что я обо всем этом думаю.
Конечно, я не поверил ни одному слову. Это была новая западня. Два дня чересчур большой срок. Я не так наивен, как он думает.
– Вы хотите конкурировать со мной? – усмехнулся я.
– Что вы говорите! – воскликнул он. – Я только хочу вам помочь.
– Зачем же такая тайна?
– Чтобы не болтать попусту. Я могу ошибаться и потому не хочу говорить заранее.
– Как хотите, – сказал я. – Вы думайте, а я буду действовать.
Наш автомобиль выехал на площадь Пюже.
– Я зайду на почту, – сказал я, выскакивая из автомобиля, – и пройду оттуда прямо в кафе.
В своем письме к Софи я просил ее написать мне до востребования на условные инициалы. К сожалению, когда я пришел на почту, она была уже закрыта, и мне пришлось долго упрашивать чиновника выдать мне письмо. Наконец оно было в моих руках и я, с трепетом разорвав конверт, прочел следующие строки:
«Мне так много надо вам сказать, что я не решаюсь писать. Приезжайте сейчас же в Ниццу. Мы обо всем переговорим. Вы должны меня успокоить на свой счет.
Ваша Софи.
P.S. Ваш автомобилист кажется мне подозрительным. Вы слишком доверчивы; на вашем месте я была бы осторожнее».
Я вернулся к Дольчепиано.
– Завтра утром я еду в Ниццу! – объявил я ему. Он бросил взгляд на письмо, которое я еще держал в руке. Я быстро спрятал его в карман.
– Надолго? – спросил он.
– Вероятно. Я прекращаю розыски.
– Неужели? – посмотрел он на меня. – Неужели? Верил ли он мне? Обрадовало ли его мое решение? Я не мог этого понять, но весь вечер он был в самом лучшем настроении и казался беззаботным. Наутро я встретил его у подъезда гостиницы.
– Едете? – спросил он. – Желаю успеха. Надеюсь, что буду еще иметь удовольствие видеть вас.
– Прощайте! – ответил я, поспешно пожимая ему руку. Через несколько минут я был уже на вокзале и входил в вагон. Поезд тронулся, и я рассеянно смотрел в окно вагона на извивавшуюся параллельно рельсам дорогу, как вдруг, не успели мы отъехать трех километров от Пюже, нас обогнал ярко-голубой автомобиль, поднявший вокруг себя густое облако пыли. Как ни быстро он промчался, я все-таки успел разглядеть силуэт Дольчепиано.
Ничего не было удивительного в том, что он решил поехать в Ниццу. Но почему он это скрыл? Отчего не предложил мне поехать вместе? Все это было подозрительно.
Само собой разумеется, я не мог и думать о том, чтобы догнать итальянца. Мой поезд едва тащился в сравнении с его автомобилем. Таким образом, он имеет полную возможность замести свои следы. И если он это сделает, он для меня потерян. Мною овладело вдруг сожаление, что я так легкомысленно расстался с ним, не успев разгадать его тайны. – Действительно, я еще новичок, – подумал я. Я старался утешить себя мыслью, как я порадую Софи, привезя ей известие, что господин Монпарно был действительно убит, так как нас, главным образом, только и интересовал этот вопрос. Остальное дело полиции, и если мое самолюбие и страдало от необходимости уступить ей честь раскрытия преступления, забота о будущем счастье советовала мне быть осторожнее.
При этой мысли мною овладела новая тревога. С приездом в Ниццу мое положение становилось затруднительным. Каким образом совместить в себе две личности сразу? Наконец, что будет, когда моя проделка станет известна? Как отнесутся к ней Кристини и Падди Вельгон? Воспоминание о двухстах франках, оставленных мною на расходы, еще усилило мою тревогу. Что за глупая идея! Зачем я их оставил, – думал я. – Если бы я вернул целиком всю сумму, Кристини мог бы обвинять меня только в мистификации.
Но я скоро успокоил себя мыслью, что все еще можно было поправить. Надо было только посоветоваться с Софи и, с ее согласия, вернуть эти деньги. Кстати, я узнаю тогда о судьбе остальных восьмисот франков.
Решив таким образом, я вздохнул свободнее и по приезде в Ниццу с облегченным сердцем направился на улицу Пасторелли. Было еще только восемь часов, и я не решался отправиться так рано прямо к Монпарно. Поэтому, не имея возможности пойти домой, где было известно, что я нахожусь в Генуе, я решил пройтись по бульвару, пользуясь тем, что в такой ранний час нельзя встретить знакомых. Однако прогулка моя продолжалась недолго. Без четверти девять я решил отправиться к Монпарно. Софи ждала меня, следовательно, мой ранний визит был вполне понятен. Мне открыла сама госпожа Монпарно.
– А, господин Антонин! – ядовито воскликнула она. – Неужели вы еще вспомнили о нас? Я уж думала, что никогда вас не увижу. Все друзья только до тех пор, пока человеку везет.
Я постарался уверить ее, что она ошибается и что только служебная командировка мешала мне навещать их по-прежнему. Затем я спросил ее о здоровье ее и Софи. Она сразу приняла страдающий вид.
– Разве можно себя хорошо чувствовать при наших обстоятельствах, – слезливо произнесла она. – Мы так несчастны, так одиноки. Еще Софи хоть, по крайней мере, обеспечена. А я? Я только и делаю, что плачу. Это основное мое занятие.
Она вынула из кармана платок и энергично вытерла сухие глаза.
– Софи теперь богата, – простонала она.
– Она, конечно, поделится с вами тем, что имеет, – успокоил я ее.
– Конечно, она мне это тоже говорит, – вздохнула госпожа Монпарно. – Она понимает, что это ее долг и было бы слишком большой неблагодарностью оставить меня в нищете после того, что мы сделали для нее. Ведь вы знаете, что мы относились к ней как к своему ребенку. Не может же она этого забыть!
– Она не забудет, не бойтесь, – подтвердил я.
– Да и кроме того, – едко заметила вдова, – ведь эти деньги, в сущности говоря, деньги моего мужа, а следовательно и мои. Значит, я имею на них некоторые права. Софи не может этого отрицать. Если бы мой несчастный муж знал, что я останусь после его смерти в нищете, он застраховал бы свою жизнь в мою пользу. Это само собой разумеется.
– Но ведь вы же сами говорите, что мадемуазель Перанди хочет исправить эту несправедливость судьбы к вам.
– Она только исполняет свой долг. Ах, господин Антонин! – закрыла она вдруг лицо платком. – Если бы вы знали, как тяжело очутиться в подобном положении и глядеть из рук родственницы, которую воспитывали из милости!..