Тайна Красного озера
Шрифт:
Покрылись скалы кровью орочей. Все меньше оставалось их, а люди в камышовых панцирях прошли уже в ущелье и заполнили его с обоих концов.
Кричал Киломдига, бубном потрясая:
– Покорись, Джагман!
Понял Джагман, что пришел конец ему и его роду, и тогда крикнул:
– Пусть скалы навеки похоронят меня! Никогда еще не гнул я спину перед обманщиком!
Потом повернулся к горе и прокричал:
– Гора, гора, обрушь на меня свои скалы, и пусть вместе с моим родом погибнут под камнями лютые враги.
И он ударил своим копьем в скалы. Начали они рушиться. Три дня рушились скалы. Гром
Черная туча поднялась над ущельем.
Погибли Джагман и храбрые его воины. Но не уцелели и люди в камышовых панцирях, и стала в ущелье вода красная от крови Джагмана…
Теперь это место называется Сыгдзы-му - Красная вода. Одни лишь злые духи живут там. Беда человеку, который забредет туда, - он уже никогда не вернется обратно…»
Канчунга умолк и некоторое время задумчиво продолжал смотреть на огонь. Потом улыбнулся и пояснил извиняющимся тоном:
– Так говорит сказка. А в старых наших сказках всегда бывает страшный конец и всегда говорится про злых духов.
– Есть ли в самом деле такие места в тайге?
– спросил я ороча.
– Кто знает!.. Старики говорят, будто есть, вон там, - и Канчунга указал в аспидную темень ночи куда-то на юговосток, за реку.
Со всех сторон нас обступала темная тишина. Ночь показалась жуткой и таинственной…
Часть первая
ПО СЛЕДУ
Глава первая
Бивуак на перевале.
– Ночная гроза.
– Сборы в путь.
– Отец и дочь.
– Поиски стойбища.
– Дебри СихотэАлиня.
– Предыстория экспедиции.
– Встреча в тайге.
После четырех дней пути караван остановился бивуаком на перевале. Уже затемно отряд достиг вершины. Спуск на ту сторону хребта оказался опасным, надвигался дождь с грозой, и путешественники не рискнули продолжать движение. И только-только успели устроиться, как разразилась гроза. При ослепительных вспышках молний тревожно ржали и метались у коновязи лошади, ветер бешено рвал палатки, хлопая натянутой парусиной. Люди провели без сна много часов. Только за полночь гроза стала стихать, и изыскатели уснули.
Утром первыми проснулись повар и фельдшер Игнат Карамушкин. Он с усилием открыл крышку своих огром ных охотничьих часов, близоруко посмотрел на циферблат и, зевнув, спросил повара:
– Как думаете, проснулся профессор?
– Не понимаю, что вы пристаете к нему каждое утро со своим градусником?
– проворчал тот в ответ.
– Ведь это даже неприлично.
– Вы считаете? Но что поделаешь! Мне так приказано. И потом вы странно рассуждаете, Василий Егорович, - с укоризной добавил фельдшер и стал зачесывать назад свои редкие рыжие кудри. Худо е и острое лицо его с раскосыми, часто мигающими глазами стало серьезным.
– Крупный ученый, человек в престарелом возрасте… Да вы понимаете ли, как нужно оберегать его здоровье?! А условия какие?
Фельдшер вышел, встряхивая термометр. К палатке профессора он приближался неслышно. Здесь остановился,
– Это вы там, Карамушкин?
Фельдшер вздрогнул. Оказывается, начальник экспедиции уже встал.
– Заходите.
Карамушкин робко откинул полог, боком протиснулся в палатку и прошептал:
– Доброе утро, Федор Андреевич. Как спали, как чувствуете себя?
– Благодарю. Давайте ваш градусник. Это что же, так будет каждое утро?
– Видите ли, Федор Андреевич, - смущенно заговорил Карамушкин.
– Мне так приказано. Я головой… - Увидев, что Анюта заворочалась в своем спальном мешке, он перешел на самый тихий шепот: - Я головой отвечаю за ваше здоровье, Федор Андреевич.
Бивуак ожил. Дымил костер, люди просушивали и скатывали вьюки, готовясь к новому переходу по бездорожью.
Ожил и лес. Веселое пенье птиц, звонкий стрекот кедровок, бодрящий прохладный воздух утра быстро разгоняли сон людей.
Перед тем как разбудить дочь, Федор Андреевич Черемховский по-хозяйски осмотрел лошадей, проверил упаковку вьюков, закладку продуктов в котел, перекинулся несколькими словами со старым таежником-проводником Пахомом Степановичем, пока тот старательно и искусно обматывал ноги портянками и надевал охотничьи бродни, потом вернулся в свою палатку, с минуту посидел у постели спящей дочери, любуясь ее беззаботным лицом, пышущим свежим румянцем, и мягкой прядкой темных волос на лбу.
Старый геолог понимал, что не следует слишком баловать Анюту, ставшую уже настоящим геологом, что чрезмерная опека мешает воспитанию в ней самостоятельности и выносливости, но чувства часто брали верх над сознанием. С трудом пересиливая себя, он осторожно потрогал плечо девушки. Та открыла глаза и спросила с легким испугом:
– Вставать?
– быстро провела ладонью по глазам, огляделась: - Все уже встали? Как нехорошо…
– Ну, ну!..
– добродушно загудел отец, топорща свои густые усы и забавно хмуря широкие щетки седых бровей.
– В следующий раз разбужу тебя первой, а теперь поторапливайся. Захватишь мое полотенце, вместе пойдем умываться.
Все уже сидели за завтраком, когда из-за ломаной туманной линии далеких хребтов брызнуло солнце.
– Знаешь, папа, - сказала Анюта за завтраком, - смотрю я на этот чудесный восход, на панораму тайги и думаю: стоило стать геологом даже ради того, чтобы так вот близко соприкоснуться с природой. Я думаю, что от этого у человека должен воспитываться сильный, благородный характер… Меня вот пугает каждый шорох в тайге, а хочется быть такой, как Пахом Степанович! Ты, папа, не опекай меня, пожалуйста, как маленькую. Хорошо?
– Нельзя постичь всего сразу, Анюта, - серьезно ответил отец.
– Это придет с годами, с опытом. Наши поисковые работы впереди, нас ждут многие трудности; и я буду рад, если это не убьет в тебе любви к тяжелому труду геолога. Для первого похода тебе необходимо…
Дочь с улыбкой перебила его:
– Помнишь, папа, ты как-то рассказывал, что у северных людей в старину был жестокий обычай - бросать новорожденного в снег: выживет - настоящим человеком будет, не выживет - значит, не приспособлен, не стоило ему жить. Я не прошу, чтобы ты так же поступил со мной.