Тайна лорда Листердейла
Шрифт:
— Это лучшая моя роль, Коуэн. Я могу спеть ее так, как не пела до меня ни одна женщина.
— Да, это хорошая партия, — согласился Коуэн. — Джерица в прошлом году имела бешеный успех.
— Джерица? — вскричала она, сразу покраснев, и пустилась в пространное изложение того, что она думает об упомянутой Джерице.
Коуэн, которому давно уже было не внове выслушивать мнение одних певцов о других, не очень-то прислушивался к этой тираде, а когда Незеркофф наконец умолкла, упрямо заметил:
— Как бы то ни было, «Vissi D'Arte» [34]
— Да ради бога, пусть хоть на голове стоит! Я спою это, лежа на спине и болтая ногами в воздухе.
Коуэн покачал головой.
— Не думаю, что это понравится публике, — совершенно серьезно заметил он. — И все же такие вещи впечатляют.
— Никто не может спеть «Vissi D'Arte» как я! — уверенно заявила Незеркофф. — Я пою так, как это принято в монастырях, как учили меня добродетельные монашки много-много лет назад. Голос должен звучать как у мальчика-певчего или ангела: без чувства, без страсти.
34
«Я жила ради искусства» (ит.) — знаменитая ария Тоски из акта оперы.
— Знаю, — ласково согласился Коуэн. — Я слышал вас.
Это изумительно.
— Это и есть искусство, — проговорила примадонна. — Заплатить сполна, страдать и выстрадать, изведать все, но при этом найти в себе силы вернуться, вернуться к самому началу и обрести утерянную красоту невинной души.
Коуэн удивленно взглянул на нее. Она смотрела куда-то мимо него странным, ничего не видящим взглядом, от которого Коуэну внезапно стало не по себе. Ее губы приоткрылись и почти беззвучно выдохнули какие-то слова.
Он едва их расслышал.
— Наконец-то! — прошептала она. — Наконец-то.
Спустя столько лет.
Леди Растонбэри обладала не только тщеславием, но и тонким вкусом, и эти два качества сочетались в ней на редкость удачно. Ей посчастливилось выйти замуж за человека, не обладавшего ни тем, ни другим и потому никоим образом ей не мешавшего. Граф Растонбэри был крупным крепким мужчиной, которого интересовали лошади, лошади и только лошади. Он восхищался своей женой, гордился ею и был только рад, что имеет возможность выполнять все ее прихоти. Собственный театр выстроил примерно сто лет назад его дед, и он стал любимой игрушкой леди Растонбэри. Ее стараниями на сцене этого театра успели поставить и Ибсена, и какую-то ультрасовременную пьеску, как теперь водится, замешанную на наркотиках и разводах, и даже некую поэтическую фантазию с кубистскими декорациями. Предстоящая «Тоска», в честь которой леди Растонбэри устраивала невероятно торжественный прием, вызвала живейший интерес. Весь лондонский бомонд собирался присутствовать на спектакле.
Мадам Незеркофф со свитой прибыла перед самым ленчем. Генсдейл, молодой американский тенор, должен был исполнять Каварадосси, а Роскари, знаменитый итальянский баритон — Скарпиа. Собрать их здесь стоило безумных денег, что, впрочем, никого особенно не тревожило.
Паула Незеркофф была сегодня в превосходном настроении. Сплошная любезность, блеск и очарование,
— Все слишком хорошо, — бормотал он себе под нос. — Это просто не может продолжаться долго. Мадам мурлычит точно кошка, объевшаяся сливок. Нет, это не к добру, что-то обязательно случится!
Видимо, долгое общение с музыкальным миром развило у него некое шестое чувство, поскольку вскоре его прогноз подтвердился. Было уже почти семь часов вечера, когда горничная-француженка, Элиза, в расстроенных чувствах ворвалась к нему в комнату.
— О мистер Коуэн, идемте скорее. Да скорее же, умоляю вас.
— Что-то случилось? — заволновался тот. — Мадам капризничает? Хочет все отменить, да?
— Нет, нет, это не мадам, это сеньор Роскари… Ему плохо, он.., он умирает!
— Умирает? Идем!
И он поспешил вслед за Элизой, приведшей его в комнату несчастного итальянца.
Маленький человечек лежал на постели или, точнее говоря, метался по ней, извиваясь в непрекращающихся судорогах, показавшихся бы комичными, не будь они столь мучительными. Паула Незеркофф, склонившаяся над ним, коротко кивнула Коуэну.
— А, вот и вы, наконец. Наш бедный Роскари! Бедняга страшно мучается. Наверняка съел что-то не то.
— Я умираю, — простонал страдалец. — Эта боль…
Ужасно. О!
Он снова скорчился, обхватив руками живот, и принялся кататься по кровати.
— Нужно послать за врачом, — решил Коуэн.
Паула остановила его у самых дверей.
— Об этом позаботились, он скоро будет здесь и поможет бедняге, но сегодня ему не петь, это уж точно.
— Мне никогда больше не петь: я умираю, — простонал итальянец.
— Нет, не умираете, — отрезала Паула. — Это всего лишь расстройство желудка. Тем не менее выступать вы сегодня явно не сможете.
— Меня отравили.
— Точно, — согласилась Паула. — Думаю, это было второе. Оставайся с ним, Элиза, пока не придет доктор.
И, прихватив Коуэна, покинула комнату.
— Ну, и что же нам теперь делать? — поинтересовалась она.
Коуэн беспомощно покачал головой. До представления оставалось слишком мало времени, чтобы посылать в Лондон искать замену. Леди Растонбэри, только что извещенная о недуге гостя, спешила к ним по коридору. Заботила ее, впрочем, как и Паулу Незеркофф, исключительно судьба «Тоски».
— Нам бы хоть кого-нибудь! — простонала примадонна.
— Ох! — внезапно вспомнила что-то хозяйка. — Бреон.
Ну конечно же!
— Бреон?
— Ну да, Эдуард Бреон, тот самый, знаменитый французский баритон. Он живет здесь поблизости, я видела на этой неделе в «Кантри Хоумс» фотографию его дома. Это тот, кто нам нужен.
— Кажется, боги услышали нас, — вскричала Незеркофф. — Бреон в роли Скарпиа… Прекрасно помню. Это одна из лучших его партий. Но он ведь больше не поет, разве нет?