Тайна моего двойника
Шрифт:
Одиночество сразу же сомкнулось вокруг меня, как темная вода, лишь только мою квартирку покинул услужливый, хоть и малоразговорчивый Владимир Петрович. Оно словно материализовалось из плохо освещенных углов чужой квартиры и сгустилось, удушливо и плотно, заполнив собой все пространство моего маленького жилища. И я не знала, что с ним делать. Слишком уж оно было мне непривычным.
Я человек очень беспечный, отношусь ко всему легко, мне все всегда нормально и все сойдет: погода никогда не омрачает моего настроения, отсутствие денег не портит мне жизнь, неприятности меня не удручают (хотя серьезных неприятностей у меня никогда не было), проявления несовершенства человеческой природы в виде всплесков эгоизма, зависти или жмотничества меня не раздражают — во всяком
Но у меня так и не появилось подруг для себя. То есть, для меня. То есть таких, чтобы я могла рассказать все-все и попросить совета. Впрочем, может это от того, что в советах я не нуждалась и необходимости плакаться в жилетку не испытывала. Я забыла вам сказать, что я еще и очень самоуверенная. То есть — уверенная в себе особа. Из чего следует, что я не слишком в них и нуждалась, в подругах. Но зато я всю жизнь жила с мамой, моей лучшей и любимой собеседницей и советчицей, а потом, сразу из теплого маминого дома — попала к Игорю, который был для меня сразу всем — и мужчиной, и другом.
Поэтому я никогда в своей жизни не чувствовала себя одинокой. Я просто не знала, что это такое. И даже не могла предвидеть, что способна испытывать это отвратительно-тоскливое чувство, эту звериную тоску, которая гонит на улицу, подальше от замкнутых чужих стен, куда угодно, в любое пространство, где есть люди.
Я подошла к окну. Густой синий вечер уже опустился на Париж, его фонари отражались в мокрой черноте тротуаров, через неровную завесу дождя дрожал золотой силуэт Эйфелевой башни, стаей летучих мышей распростерлись над головами прохожих ребристо-когтистые зонты, втекавшие в зазывно разверстые, светлые утробы ресторанов и магазинов…
Я, разумеется, никуда не пошла. Было бы безумием отправиться одной, не зная ни города, ни языка, на вечернюю прогулку. А я отличаюсь не только «умом и сообразительностью», но еще и благоразумием.
Поэтому, как благоразумная девочка, я позвонила Игорю, отчиталась об успешном прибытии, разложила в шкафу свои вещи и, приняв ванну, отправилась спать.
В Москве я думала, что в первый же свободный день отправлюсь на ту улочку, где исчез мой двойник.
Однако, на исходе первой недели, которую я потратила на всякие необходимые бумажки, я поняла, что я пока еще не готова к приключениям. Все в этом городе было чужим, все пугало. Хотя при поступлении в Сорбонну мой уровень французского был оценен как начальный (а не нулевой, спасибо «интенсивному курсу» и моим способностям к языкам!), мне было очень страшно заговаривать на улице, даже просто для того, чтобы спросить дорогу. Когда мы были здесь с Игорем, я чувствовала себя туристкой со всеми причитающимися туристу правами и изначально прощенными слабостями в виде незнания языка или неумения ориентироваться в городе. Теперь же я оказалась жительницей г. Парижа, пусть и временной, но жительницей. Каким-то неведомым мне образом этот факт накладывал на меня ответственность, требовал соответствия городу и стране, — а я им отчаянно не соответствовала! Мне не хотелось выходить на улицу, страшно было войти в метро, стыдно путаться в незнакомых мне деньгах, и даже при слове «бонжур» я почему-то заливалась краской. Прошло больше месяца, прежде чем я отважилась отправиться на поиски моего таинственного двойника.
Не сказать, что я расхрабрилась за это время окончательно, но все-таки не зря я училась в Сорбонне. Не только сами уроки языка, но и необходимость говорить по-французски с остальными студентами — там ведь все были, как и я, иностранцами! — сильно помогли мне. Чувство страха и чудовищного зажима прошло, в метро я уже ориентировалась прилично, была в состоянии объясниться в магазине и без особых затруднений отсчитать нужную сумму, когда расплачивалась наличными. Правда, я предпочитала расплачиваться кредитной карточкой, которую мне дал Игорь и на которую регулярно поступали от него деньги — ни считать, ни переговариваться с продавцом не надо…
Сначала я хотела было доверить свой секрет Джонатану. Ох, извините, вот я какой писатель — забыла вам о нем рассказать! Джонатан — это англичанин, который, как и я, приехал в Сорбонну изучать французский язык. Только с той разницей, то он уже закончил высшую школу управления у себя в Англии, и теперь ему для счастья понадобился французский язык. Вообще они меня поражают, эти иностранцы: едва ли не половина студентов на моем курсе приехали учить французский за бешеные деньги просто так, на всякий случай. Для собственного удовольствия.
Да, так Джонатан — мой приятель. Мы с ним подружились. Вернее, сначала мы с ним никак не общались. Хотя я сразу приметила этого парня: высокий, плечи широкие, узкие бедра — он был заметен издалека. При ближайшем рассмотрении к его классически-безупречному сложению добавилась необычность лица: очень белая кожа с неисчезающим никогда тонким румянцем на скулах, прямые темные волосы, элегантно подстриженные, светлые прозрачные глаза, резко подчеркнутые черными ресницами, будто накрашенными; прямой нос, разлетевшийся книзу энергичным вырезом ноздрей… Акварельная тонкость его черт была неожиданной и удивительной в тяжелом контуре лица, волевого и достаточно непроницаемого, высокий лоб свидетельствовал об эмоциональности и развитом воображении… Впрочем, Джонатан, при своем сдержанном характере, никогда не демонстрировал ни того, ни другого. Невозмутимый и холодный, он прозрачно смотрел сквозь меня, когда я впервые заговорила с ним по какому-то учебному поводу. Я даже, помнится, подумала: «голубой», должно быть. Такие красивые мальчики с породистыми утонченными лицами — часто бывают гомосексуалистами…
Но потом я стала чувствовать его беглые, едва касающиеся меня взгляды, которые вроде бы не выражали ничего, — но которые стали сопровождать меня повсюду.
Я сделала вид, что не замечаю. Понемножку мы стали общаться и даже подружились, если это слово можно приложить к отношениям такого рода. Я ему нравлюсь, я это чувствую, но он мне об этом ничего не говорит и никаких попыток сблизиться со мной не делает. Ну и ладно, так проще. У нас славные дружеские отношения, и меня это очень устраивает. Несмотря на его сдержанность, мне с ним легко. Он умеет слушать, и наше общение обычно складывается из того, что я щебечу на своем посредственном (как вдруг оказалось) английском, а он кивает головой, подтверждая, что он меня понимает и вроде бы даже разделяет мои мысли, если таковые вдруг проскакивают в моем щебетанье, а также изредка поправляет мои ошибки в английском — по моей же настойчивой просьбе.
В общем, кажется у меня, впервые в моей жизни, появился просто приятель мужского полу.
Я раздумывала, не сказать ли ему об этой странной встрече с девушкой, похожей на меня, и не взять ли его с собой на поиски. Но по какому-то, не совсем ясному мне самой, поводу я решила, что это дело мое личное и почти интимное. И посторонним тут не место.
К этой акции я подготовилась основательно. Все продумав и взвесив, я решила, что самым разумным будет выглядеть как можно нейтральнее. Если я ее найду, то она, возможно, тогда не обратит на меня внимания, что мне позволит немножко последить за ней… Понять, что она делает на этой улице, сосредоточиться и решить, как мне действовать.
Найдя одежду попроще и побесцветнее — старенькие джинсы и серый свитерок — я собрала волосы в конский хвост, а затем, по зрелом размышлении, прихватила их в пучок, обвернув черным бархатным «шу-шу» [2] , и решила обойтись без макияжа (помните? — я, когда не крашусь, то как моль бесцветная).
Но я просчиталась. Я не учла тот факт, что француженки все очень мало красятся и одеваются черно-серо, во что-то висящее и бесформенное. Мужчины-французы привыкли вглядываться в лица и их наметанный глаз быстро выхватывает из толпы среди бесцветных «молей» хорошеньких девушек. А с моим-то ростом среди мелких француженок…
2
резинка для волос из ткани