Тайна Моря

Стокер Брэм

Все это время в душе и разуме неуклонно нарастала тревога. Детали пророчества воплощались с поразительной точностью. Выражаясь театральным языком, «сцена была готова» для действия, каким бы оно ни было. Часы шли, мое волнение несколько изменилось, опаска превратилась в любопытную смесь суеверия и восторга. Теперь мне уже не терпелось увидеть час пророчества.

Во вторую половину 31 июля развиднелось. Ярко воссияло солнце; воздух стал сухим и для этого времени года зябким. Казалось, ненастная пора подошла к концу и в свои права снова входит жаркий август. Впрочем, последствия грозы были налицо. Не только все реки, речушки и ручьи Севера, но и горные болота до того переполнились, что должно было пройти еще немало дней, прежде чем они перестали бы питать потоки сверх меры. Горные долины превратились в миниатюрные озера. Куда ни пойди, всюду в ушах шептала или рокотала вода. Думаю, в моем случае отчасти и потому,

что меня тревожил потоп Ламмаса, раз уж природа так тщательно к нему готовилась. Шум бегущей воды во всех ее обличьях до того преследовал меня, что я никак не мог выкинуть его из головы. В тот день я отправился на долгую прогулку по еще мокрым дорогам, где было бы тяжело проехать на велосипеде. К ужину я вернулся, валясь с ног от усталости, и отправился в постель пораньше.

Глава V. Тайна Моря

Не помню, что меня разбудило. Осталось смутное впечатление, что это был голос, но снаружи дома или внутри меня самого — того я не ведаю.

Мои часы показывали одиннадцать, когда я покинул «Килмарнок Армс» и направился в сторону Хоуклоу, дерзко выделявшегося в сиянии лунного света. Я шел обманчивыми овечьими тропами среди дюн, заросших сырой метлицей, время от времени запинаясь о кроличьи норы, в те дни испещрявшие дюны Круден-Бей. Наконец я вышел к Хоуклоу и, вскарабкавшись на крутой край террасы у моря, сел на вершине, чтобы перевести дух после подъема.

Передо мной был вид изумительной красоты. Его обычную прелесть усиливал мягкий желтый свет полной луны, заливавший словно и небеса, и землю. К юго-востоку отчетливо и черно, словно бархат на фоне неба, торчал мрачный мыс Уиннифолда, а рифы Скейрс рассыпались черными точками по дрожащему золотому морю. Я встал и продолжил свой путь. Вода стояла далеко, и, пока я брел по грубой тропинке над россыпью валунов, меня вдруг охватило чувство, что я опаздываю. Тогда я ускорил шаг, перешел ручеек: обычно он журчал вдоль зигзага рыбацкой тропинки позади Уиннифолда, а теперь бурно шумел — вновь этот шум бегущей воды, глас потопа Ламмаса, — и свернул на гужевой проселок, что шел вдоль утеса и к месту, смотревшему прямиком на Скейрс.

Достигнув самой кромки утеса, где под ногами расстилались пышным ковром длинная трава и глубокий клевер, я без удивления увидел Гормалу: она сидела и смотрела в море. Поперек самого дальнего рифа Скейрс легла широкая дорожка лунного света и, стекая по острым скалам, которые клыками вырастали из пучин, когда море без волн отливало и по ним струилась белая вода, доходила до нас, омывая меня и Ясновидицу светом. Течения видно не было — вода лишь безмолвно поднималась и опадала в вечном движении моря. Услышав меня за своей спиной, Гормала повернулась — от терпеливого спокойствия на ее лице не осталось и следа. Она вскочила и показала на далекую лодку, что шла с юга и теперь поравнялась с нами, правя как можно ближе к берегу, у самого-самого края Скейрс.

— Гляди! — сказала она. — Лохлейн Маклауд идет своим путем. Вокруг скалы, его Рок уж близок!

Пока не видно было никакой опасности: ветер был ласковым, вода между своими накатами и откатами — неподвижной, а гладкость поверхности за рифами обозначала большую глубину.

И вдруг лодка словно встала на месте — мы находились слишком далеко, чтобы даже в такую спокойную ночь услышать хоть звук. Мачта согнулась и переломилась у основания, паруса вяло свесились в воду, а люгерный встопорщился большим треугольником, аки плавник исполинской акулы. Спустя считаные секунды по воде, будоража ее, двинулось темное пятнышко; стало ясно, что это пловец направляется к суше. Я бы кинулся ему на помощь, будь от этого хоть какая-то польза: увы, дальний риф находился в полумиле от меня.

И все же, хоть и зная, что это тщетно, я готов был плыть ему навстречу, но голос Гормалы остановил меня:

— Неужто ты не видишь, что, ежели и встретишь его среди тех рифов, проку от тебя, когда набежит прилив, не будет никакого. А ежели он пробьется, ты больше поможешь ему, дождавшись здесь.

Совет был верным, и я остался стоять. Пловец, очевидно, понимал угрозу, поскольку неистово греб, чтобы успеть в укрытие раньше, чем начнется прилив. Но скалы Скейрс смертоносно круты; они повсюду растут из воды отвесно, и взбираться по ним из моря — дело безнадежное. Раз за разом пловец пытался найти хотя бы щелку, чтобы зацепиться, — и всякий раз снова соскальзывал в море. Больше того, я увидел, что он ранен: его левая рука висела плетью. Похоже, он понял безысходность своего положения и, повернув, отчаянно поплыл к нам. Теперь он находился в самом гиблом месте Скейрс. Всюду там большая глубина, а игольные пики скал растут почти до самой поверхности. Видно их разве что при волнении в отлив, когда их оголяют волны; но на поверхности в спокойную погоду скал не разглядишь,

поскольку завихрение волн вокруг невидимо. И здесь же, где течение огибает рифы и разбивается о каменистые массы, прилив бежит с невообразимой скоростью. Слишком часто я это видел — с мыса, где строился мой дом, — чтобы не понимать всей опасности. Я крикнул во все горло, но почему-то он меня не услышал. Мгновения до прилива растянулись, как вечность; и все же меня потрясло, когда донесся клекот набегающей воды, а следом — шлеп, шлеп, шлеп, все быстрее с каждой секундой. Где-то на суше часы пробили двенадцать.

Начинался прилив.

Спустя секунды пловец ощутил его воздействие на себе, хотя как будто еще и не заметил. Потом его понесло на север. Тут же раздался приглушенный крик, словно бы не сразу долетевший до нашего места: на миг пловца перевернуло в воде. Не приходилось гадать, что стряслось: он ушиб руку о подводный риф. Так началась бешеная борьба за жизнь, он плыл без помощи обеих рук в смертельном течении, становившемся все быстрее и быстрее с каждой секундой. Теперь он выбился из дыхания, его голова подчас пропадала под водой; и все же он не сдавался. Наконец, на очередной волне, влекомый собственной силой и силой течения, он ударился о подводные скалы головой. На миг он вскинул ее — и я увидел, как она алеет в сиянии луны.

Затем он ушел под воду; с высоты я видел, как тело вновь и вновь перекатывается в свирепом течении, несущемся к самой дальней точке мыса, на северо-востоке. Я побежал со всех ног, а Гормала — следом. Добравшись до скалистых террас, я нырнул, и в несколько взмахов мне повезло наткнуться на подкатившее навстречу тело. Отчаянным усилием я вытянул его на сушу.

Поднимая тело из воды и вынося на скалу, я выбился из сил, и, когда достиг вершины утеса, мне пришлось ненадолго остановиться, чтобы отдышаться. С тех пор как началась борьба несчастного за жизнь, я и не вспоминал о пророчестве. Но теперь, стоило охватить взглядом тело, безвольно простертое передо мной с неестественно выгнутыми руками и вывернутой головой, и залитое лунным сиянием море, и огромную золотую сферу, чья дорожка морщилась от набегающего прилива, как пророчество обрушилось на меня в полную силу, и я ощутил чуть ли не духовное преображение. Воздух наполнился шумом бьющихся крыльев; море и суша дышали такой жизнью, какой я доселе и не воображал. Я впал в некий духовный транс. И все же на меня смотрели открытые глаза; я боялся, что пловец уже мертв, но, будучи истинным британцем, не мог сдаться без попытки что-то сделать. И я поднял обмякшее тело на плечи, решив доставить его так скоро, как только смогу, в Уиннифолд, где его еще могли бы вернуть к жизни огонь и добрые руки. Но стоило уложить тело на плечи, взяв обе его руки в мою правую, чтобы левой придерживать его за одежду, как я поймал на себе взгляд Гормалы. Она ни разу не помогла, как бы отчаянно я ее ни звал.

И теперь я в гневе произнес:

— Прочь, женщина! Постыдилась бы стоять столбом в такой момент!

И двинулся в путь сам. В то время я не внял ее ответу, произнесенному не без упрека, но еще вспомню его потом:

— Мне ли трудиться против воли Судеб, когда Они сказали свое слово! Мертвые мертвы, коль в их ушах прошепчет Глас!

И тут, когда я взял руки мертвеца в свои — поистине руки оболочки человека, уже покинутой душой, пусть в венах еще и бежала теплая кровь, — случилось странное. Передо мной словно обрели форму духи земли, моря и воздуха, а множество звуков ночи — разумный смысл речи. Пока я пыхтел и брел, пока от усилий борьбы как с весом, так и с новым духовным опытом в голове не оставалось ничего, кроме чувства и памяти, я видел, как рядом размеренно шагает Гормала. Ее глаза гневно горели от лютого разочарования; ни разу она не отвела от меня строгого пронзительного взора, словно бы заглядывая в самую душу.

Недолгое время я чувствовал на нее обиду; но незаметно это сошло на убыль, и я думать не думал о ней, если только она не привлекала внимание. Я понемногу погружался в осознание могучих сил вокруг.

Там, где дорога с утеса вливается в Уиннифолд, есть крутая тропинка, сбегающая зигзагом на каменистый пляж далеко внизу, где рыбаки держат лодки, поскольку это место защищает почти от любых волнений большой черный риф — Кодман, — который заполнял небольшую бухту посередине и оставлял по сторонам от себя глубокие каналы. Когда я достиг этого места, вдруг оборвались все звуки ночи. Застыл сам воздух, и уже не качалась, не шуршала трава, прекратили свой бег в угрюмом молчании воды бурного прилива. Все застыло даже для моего внутреннего чувства — еще столь нового для меня, что я мгновенно замечал все подвластные ему перемены. Словно сами духи земли, воздуха и воды затаили дыхание перед каким-то редким происшествием. Что там: окинув глазами морскую гладь, я заметил, что и лунная дорожка уже не подернута рябью, а лежит широкой блистающей полосой.