Тайна неудачного выстрела
Шрифт:
— Об этом надо рассказать Ваньке, — заметил я.
— Обязательно. Я сам постараюсь с ним поговорить. Главное — быть разумным. Жалость без разума — это… — он махнул рукой. — Если ребёнка всё время жалеют по поводу и без повода и бесконечно причитают над ним, то что из него получится?
— Нытик и плакса, — сказал я. — А может, и ябеда.
— Верно. В общем. Получится слабый человек, которому в жизни придётся очень трудно. Этакий вечно раскисающий эгоист, который ни с кем не считается, а в своих бедах и неудачах винит всех других. С природой то же самое… Но я понимаю Ивана Леонидовича, — добавил отец после паузы. Он частенько называл Ваньку по имени и отчеству — я бы сказал, с полушутливым уважением к его бронебойному характеру. — Мне самому бывает жалко тех или иных зверушек. Это необъяснимо, это просто
— «Потребляй, но не злоупотребляй»? — отец часто цитировал этот совет, в числе других цитат из «Трёх мушкетёров», поэтому мне не трудно было догадаться, что он имеет в виду.
— Вот именно. Я постараюсь объяснить это Ваньке, но и ты меня поддержи, заведи разговор при случае. Ведь и мы в заповеднике потребляем, но не злоупотребляем. Охотимся ровно в тех пределах, которые для леса не только не вредны, но даже полезны… — отец вздохнул. — Да, насчёт охоты… Вот наша главная проблема.
— Из-за пропавших ружей? — спросил я.
— Наоборот. Я бы сказал, что в данных обстоятельствах ружья пропали очень кстати.
— Почему? — изумился я.
— Ты ведь видел, как охотится Степан Артёмович? Всем должен показать, какой он охотник! Встаёт на точке, на которую гонят кабана, и ни-ни, не вздумай помогать ему или его подстраховывать. Он должен уложить кабана сам, без посторонней помощи!
— Но ведь у него это всегда получалось!
— Получалось. Но всё равно он неоправданно рискует. Один неудачный выстрел — и он попадёт на клыки. Если попробовать стрелять одновременно с ним, затаясь где-нибудь, то с ним такая штука не пройдёт, он слишком опытный охотник! Такой разнос устроит, что костей не соберёшь! Он ведь даже охране не позволял держаться рядом с ним, когда ждал поединка с кабаном — мол, настоящий охотник должен действовать в одиночку! Мы все и раньше тряслись, что с ним что-нибудь произойдёт и тогда нам головы не сносить — а теперь тем более! Представь, что будет, если на охоте с ним случится что-нибудь нехорошее! Мафия, которой он перешёл дорогу, будет плясать от радости, а нас до скончания века будет мурыжить следствие, пытаясь окончательно разобраться, несчастный случай это был или хитрое убийство!
— Но ведь сейчас можно было бы его убедить…
— Что ты! Даже заикаться нельзя! — отмахнулся отец. — Вот почему и я, и охранники вздохнули с некоторым облегчением, когда ружья пропали. Это не значит, что мы их не будем искать. Но лучше всего было бы, если бы они нашлись к самому отъезду министра — а то и после его отъезда. То есть, охота может быть вообще отменена — что в данных обстоятельствах было бы самым лучшим. А если и состоится, то вот тебе повод убедить Степана Артёмовича, что одному ему ждать кабана нельзя: мол, ружьё не ваше, не пристрелянное вам под руку, не знакомое вам — мало ли что может быть, поэтому пусть лучше при вас будет человек для подстраховки. Мол, пощадите наши головушки, чтобы нас не записали с сообщники мафии, если вы промахнётесь из незнакомого ружья и кабан на вас нападёт!
— Выходит, пропажа ружей выгодней всего тебе и охранникам? — удивлённо спросил я.
— Да, — отец рассмеялся. — Так что, как видишь, у меня был повод — а возможностей вскрыть багажник и тихонько забросить ружья в снег за кусты, чтобы потом забрать, у меня тоже было навалом! Но я этого не делал, даю тебе честное слово!
— Ты-то не делал, а вот этот полковник… — с сомнением проговорил я. — У него возможностей было ещё больше. Может, он вынул и спрятал эти ружья ещё до того, как ехать к нам! И лежат они себе спокойненько в Москве, в каком-нибудь шкафу… А замок багажника он слегка попортил, чтобы выглядело, будто машину вскрывали. И при этом попортил очень аккуратно — чтобы багажник открывался лишь при сильном нажатии, и не распахнулся бы даже от сильной тряски по ухабам!
— В любом случае, он бы распахнулся, когда машина вылетела в кювет, — указал отец. — Но ведь этого не произошло, ты сам видел. Значит, багажник взломали уже позже — скорей всего, между двумя нашими ездками к машине.
— Этот полковник Юрий мог придумать какую-нибудь хитрость, — упёрся я. — Он, по-моему, на что угодно способен!
— Пропажа ружей — и для него крупное ЧП! — сказал отец. — Даже если ружья найдутся, он получит такую чёрную метку в послужном списке, которую трудно будет стереть! Хочешь сказать, он мог бы рискнуть карьерой, и даже званием, ради безопасности своего подопечного?
— Почему нет? — вопросил я. — Ведь если с министром что-нибудь случится, ему будет ещё хуже! Вот он и выбрал меньшее из двух зол!
— Он искренне хочет найти эти ружья. Видишь, даже Сергея стал подозревать…
— Для отвода глаз! — уверенно заявил я. Полковник Юрий нравился мне все меньше, и я не сомневался: он вполне может навести тень на невинного человека, если ему это будет надо.
— Не думаю, — отец покачал головой. — Он обязан подозревать, вот и подозревает. Надо сказать, ему не позавидуешь! Министр — из тех людей, которых очень нелегко охранять. Степан Артёмович во всём видит попытки стеснить его свободу, и в итоге не выполняет того, чего требует элементарное благоразумие. А ведь случись что, с охраны будут спрашивать по всей строгости, никто не примет в расчёт, что охраняемый не внимал требованиям безопасности! На то они и профессионалы, чтобы преодолевать даже такие трудности! Охранник одного из наших высоких гостей, похожих на министра, когда-то обмолвился мне в сердцах, что такое поведение — это неуважение к охране, создание лишних проблем в их и без того сложном труде. Могу его понять. Как понял бы и этого полковника Юрия, если бы у него вырвалось то же самое.
— Мне вообще показалось, что министр иногда не очень считается с людьми, — рискнул заметить я.
— Ну… — отец задумался, ища слова, чтобы получше мне объяснить. — Степан Артёмович славный мужик. Это как раз тот случай, когда говорят, что недостатки человека являются продолжением его достоинств. И вообще, идеальных людей не существует. Если бы министр не чувствовал себя крепким хозяином того дела, которое ему доверено, и не болел бы за него душой, он никогда бы не пошёл наперекор мафии, у которой все и повсюду схвачено и куплено. Но эти же его качества — умение требовать, умение не бояться и делать то, что он считает правильным, умение все держать в руках — порой чуть-чуть превращают его в деспота, решающего за других людей и просто не находящего времени подумать, что у них могут быть совсем другие желания, и не обязательно им должно нравится то, что нравится ему. Он… — отец опять задумался. — Помнишь, когда ты был маленький, мы звали тебя «Сам Самыч»? Потому что по любому поводу ты кричал: «Сам, сам!» Не давал кормить тебя с ложки, не давал одевать, бежал со всех ног, чтобы, опередив нас, включить телевизор? И жутко обижался, когда тебе что-то не позволяли делать самому. Так вот, министр из таких же «Сам Самычей». И как тебе бывало сложно объяснить, что какие-то вещи тебе пока делать нельзя, потому что для тебя они просто опасны — например, вести Топу на поводке или пытаться выбирать из воды тяжёлую сеть — так и Степан Артёмовичу порой ничего нельзя объяснить. Это надо иметь в виду, вот и все.
— Но ведь он не маленький! — сказал я.
— В том-то и главная проблема, — со вздохом сказал отец. — Если с маленьким ребёнком можно поладить, то как угомонить взрослого мужика, ведущего себя в каких-то ситуациях совсем по-детски? Да ещё когда этот мужик — высокое начальство, и ты должен слушаться его и уважать? М-да… — он мотнул головой, словно в некотором недоумении. Может, он бы и ещё что-нибудь добавил, но в это время со двора донёсся шум подъехавшей машины и лай Топы — громкий, но незлобный, оповещавший, что приехал кто-то из знакомых. — Похоже, Михаил добрался. Надо же, заболтались мы с тобой! Беги, а то Фантик и Ванька будут тебя искать. Если уже не хватились… — он поглядел на часы. — Ух ты! Неужели они ещё спят?
— Вполне возможно, — сказал я. — Сам видишь, какой день, сонный и тихий. Мы два дня подряд ложились невесть когда — вот, наверно, они и отсыпаются за все праздники.
— Да, сонный день… — согласился отец, глядя в маленькое окошко своей каморки на заднюю часть двора. На окно падала вечная тень от высокой поленницы под навесом, а на краю навеса сверкал пушистый снег, на фоне чистого голубого неба, и было видно, что день стоит прекрасный — морозный и солнечный. — Тихо, очень тихо. Как бы это не оказалось затишьем перед бурей.