Тайна «Ночного дозора» (Легенда о «Ночном дозоре»)
Шрифт:
Мейстер Рембрандт испытал такое чувство, как будто ему ткнули в лицо горящей головней. Однако при этом он почувствовал, что вышел победителем из этой стычки.
— Добро пожаловать в Амстердам! — усмехнулась Катаржина. — Ты ведь первый раз здесь? Тогда держись, с непривычки может быть трудно…
В первый момент Старыгин подумал, что попал на какой-то странный карнавал или на день открытых дверей в огромном сумасшедшем доме. Прохожие в основной массе выглядели более чем странно. Мужчина средних лет гордо вышагивал по улице в широких розовых, в синюю
Следом за ним на аккуратном серебристом мотороллере ехала благообразная старушка в синем платье в меленький горошек с кружевным воротником. Перед ней, в специально оборудованной корзинке, укрепленной на руле мотороллера, ехал, с любопытством взирая на окружающих, йоркширский терьер в таком же, синем в белый горошек, нарядном комбинезончике.
Навстречу Старыгину шла, гордо откинув голову, высокая негритянка (или, как полагается здесь говорить, афроголландка) в длинном полупрозрачном балахоне, сквозь который весьма отчетливо просматривалось нижнее белье.
Очень скоро от бесконечного разнообразия костюмов и причесок, усов и бород, велосипедов и скутеров самых немыслимых расцветок голова Старыгина пошла кругом. Возможно, этому способствовал и воздух Амстердама, в котором к свежему запаху моря примешивался подозрительный сладковатый дурманящий аромат.
— Ну да, — напомнила Катаржина, заметив, что он втягивает носом воздух. — Здесь ведь официально разрешены легкие наркотики, так что весь город пропах гашишем и марихуаной.
Но пахло вокруг не только морем и наркотиками: в воздухе чувствовался легкий, едва ощутимый аромат цветов.
В стороне, на маслянистой воде канала, располагался знаменитый плавучий рынок, пестревший морем самых невообразимых цветов. Конечно, больше всего там было тюльпанов, но каких тюльпанов! Черные, синие, самых удивительных оттенков лилового, фиолетового и оранжевого, необыкновенной формы…
Старыгин загляделся на цветочный рынок, и на него едва не налетел высоченный тощий растоман в бесчисленных спутанных косичках-дредах и длинной, до колен, холщовой рубахе. В руке он держал дымящийся косячок, а на лице у него было написано выражение абсолютного блаженства.
— Извини, друг! — проговорил он, дружелюбно полуобняв Старыгина за плечо и обдав его сладковатым запахом марихуаны. — Я тебя не заметил, понимаешь! Настроение хорошее, понимаешь? Хочешь курнуть? У тебя тоже будет хорошее настроение! — и он, широко улыбнувшись, протянул свою самокрутку.
— Спасибо, друг! — в тон ему ответил Старыгин. — Как-нибудь в другой раз!
— Ладно, друг, до следующего раза! —
— Не отвлекайся, — строго сказала Катаржина, у нас все-таки дело.
Еще в самолете Старыгин ломал голову, что же делать в Амстердаме, и понадеялся на то, что его найдут и дадут какую-нибудь наводку. Он боялся признаться самому себе, а уж тем более Катаржине, что надеется на встречу с той самой загадочной женщиной, которая, с одной стороны, все время попадалась на его пути, а с другой — все время ускользала. Возможно оттого, что он был недостаточно настойчив. Но теперь-то он не станет стесняться и миндальничать, если надо, он привяжет неуловимую незнакомку к себе и добьется, чтобы она сказала ему о судьбе картины.
Повернув за угол, Старыгин на мгновение остановился от неожиданности. Он оказался в знаменитом квартале красных фонарей, который едва ли не в такой же степени является визитной карточкой Амстердама, как многочисленные каналы, цветочные рынки и кафе-шопы, где свободно продают марихуану.
Все первые этажи на этой улице представляли собой огромные витрины, за которыми был выставлен на продажу единственный товар женское тело. Полуобнаженные жрицы любви стояли и сидели за стеклом в призывных позах, время от времени прохаживались, как пленные животные в зоопарке, и жестами приглашали прохожих. Большинство среди них было некрасивыми и весьма немолодыми, хотя попадались и довольно привлекательные.
Некоторые витрины были задернуты шторами — это значило, что там в данный момент происходит процесс обслуживания клиента, и через несколько минут на улицу выйдет мужчина с обескураженным лицом, на котором читается вечный вопрос: как, и это все?
Прохожие непрерывным потоком двигались мимо выставленных в витринах прелестниц, обращая на них довольно мало внимания. Исключение, пожалуй, составляла хрупкая старушка в инвалидном кресле, которая в полном восторге разглядывала этот экзотический товар — должно быть, в ее повседневной жизни не хватало адреналина…
Старыгин поравнялся с одной из витрин, за которой откровенно скучала вполне привлекательная девица, весь наряд которой составляла длинная подвенечная фата. Заметив Дмитрия, она призывно замахала руками и окликнула его по-русски:
— Эй, молодой-интересный, иди сюда! — и для верности добавила на ломаном английском:
— Кам хиа, бьютифал!
Старыгин усмехнулся, но не замедлил шаг. Что ж, кому-то он все еще кажется «бьютифал».
— Послушай, — сказала подошедшая Катаржина, — мы уже два часа ходим по городу, у тебя есть какие-нибудь мысли?
— Есть, — со вздохом ответил Старыгин, — идем в Рейксмузеум.
— Зачем? — недовольно спросила Катаржина. —Ты думаешь, что «Ночной дозор» сам вернулся и висит себе теперь на своем месте?
— Ничего я не думаю! — рассердился Старыгин. — Просто больше у меня нет никаких идей!
Спутники вошли в просторный зал.
— Вот здесь, в этом зале, висела знаменитая картина Рембрандта ван Рейна «Групповой портрет роты амстердамских стрелков», которую обычно называют «Ночным дозором», — заученным тоном проговорил служитель. — В данное время картина находится…