Тайна Обители Спасения
Шрифт:
Симилор поспешно приблизился к другу.
– Стой на своем, – уговаривал он, – работа сидячая, не надорвешься. Толстуха явно не прочь завести морского льва, чтобы оживить афишу. Скажи ей, что ты обожаешь сырую рыбу с душком, а сидеть целыми днями в воде для тебя одно удовольствие... да, и не забудь попросить сорок су в задаток.
При последних словах глаза бедняги Эшалота загорелись.
– Хозяюшка! – вскричал он. – Я согласен поступить к вам в тюлени, невзирая на риск, связанный с этой должностью.
– Мой
– Все зависит от натуры, – жарко убеждал ее Эшалот, – я рожден, чтобы стать амфибией.
– Вода, – добавил от себя Симилор, – рекомендована ему докторами.
Леокадия их не слушала; бросив рассеянный взгляд на плиту, она остановилась перед осколком зеркала, прикрепленным к перегородке, и принялась приводить в порядок свою прическу, растрепавшуюся от хозяйственных хлопот.
Воспользовавшись тем, что на него никто не смотрит, Симилор легонько пнул ногой похожую на ягдташ сумку, и оттуда раздалось глухое рычание, Перешедшее в детский плач.
– Что это такое? – испуганно закричала Леокадия. Эшалот вынул из кармана бутылку с пробкой, в которую была вставлена костяная трубочка.
– Прошу прощения, мадам, – сказал он, поспешно раскрывая сумку, – тут у меня то самое семейство, ради которого я выпрашиваю у вас должность морского зверя.
– Младенчик! – от души умилилась укротительница. Симилор скрестил на груди руки и с лицемерной печалью изрек:
– Остается надеяться, что он будет счастливее нас и избежит несчастий, выпавших на нашу долю!
Тем временем Эшалот, вынув из сумки худенького истощенного младенца, бледного и некрасивого, сунул трубочку ему в ротик.
– Это заменяет ему материнскую грудь, – со слезами на глазах пояснил он.
Чувствительное сердце Леокадии дрогнуло.
– Как жаль, – с искренней горечью посетовала она,– что мне не удалось заиметь такого птенчика ни от Самайу, ни от кого другого... Так вы говорите, у него нет матери?
– Она переселилась на небо, – ответил Эшалот.
– А вы, значит, его отец?
– Не совсем так. Природным его отцом является здесь присутствующий Амедей, но я тоже имею на этого ребенка права, потому как именно я вскармливаю его своим собственным молоком, то есть молоком, купленным на мои собственные деньги, хотя их у меня почти никогда не бывает. Я питал платоническую привязанность к его матери, но никогда не ревновал ее к Симилору, которому повезло более моего. Она была развеселого нрава, любила пошутить с мужчинами на бульваре и имела только один недостаток: пристрастие к алкоголю. Выпивка ее и погубила. Но я надеюсь, что сверху она приглядывает за тем, как я стараюсь для ее малютки, оставшегося на земле сиротой.
– Не сказать, чтоб хорошенький, – заметила Леокадия, разглядывая ребенка, – но симпатичный, небось вырастет весельчаком!
Эшалот с искренней материнской нежностью поцеловал малыша и начал укачивать его со словами:
– Ясное дело, весельчаком, ведь ему есть в кого! Мы с Амедеем прочим его в актеры, но для этого надо поддерживать в хрупком создании огонек жизни; потому-то я и прошусь у вас на эту рыбную должность...
– Вы так добры, мадам, – вмешался в разговор Симилор, – что уж, конечно, не откажете нам в маленьком авансе. Не подумайте чего дурного – единственно на кормление невинного дитяти.
Вместо ответа госпожа Самайу вскочила на ноги и скакнула к двери прыжком, от которого сотрясся весь балаган.
– Любовь моя! – радостно завопила она. – Я узнаю твои шаги даже после двух лет отсутствия!
– Если из-за вас, – добавила она, бросаясь к плите, – подгорело мое рагу, то черт бы вас побрал вместе с вашей обезьянкой!.. Нет, с рагу все в порядке... значит, вы славные ребята, а ваш малыш просто прелесть.
Она пошарила в кармане, где вместе с часами пребывало множество других предметов, и вынула оттуда целую горсть монет.
– Берите! Я счастлива и хочу, чтобы весь мир был доволен. У артистов должно быть щедрое сердце. Загляните ко мне на днях, может, я вас куда-нибудь пристрою, а пока освободите помещение! Живее! Мое сокровище уже совсем рядом.
Слова свои она сопроводила жестом столь энергичным, что Симилор покатился на заду по деревянной лесенке в тот самый момент, когда по ней начал подниматься красивый молодой человек в офицерском мундире.
Леокадия бросилась ему навстречу и, подхватив на руки, донесла до середины комнаты, с безумной нежностью лепеча:
– Морис! Дорогой Морис! Мой Бог, мой мальчик, моя жизнь! Говорят, что сильная радость опасна. Я все еще как пушинку поднимаю сто фунтов, а теперь дрожу, и ноги мои подгибаются, а сердце того и гляди разорвется... наверное, так и бывает с теми, кто умеет грохаться в обморок.
VIII
УЖИН В БАЛАГАНЕ
Мы уже слышали имя Мориса в кабачке «Срезанный колос», в кабинете на антресолях, где бандит Пиклюс отчитывался перед Приятелем-Тулонцем. Он был действительно красив, этот юноша, и офицерский мундир очень шел ему.
На вид ему было лет двадцать пять; африканское солнце оставило заметный след на его открытом и смелом лице, не повредив при этом врожденного благородства черт – наоборот, ровный коричневато-медный оттенок кожи лишь подчеркивал их мужественную выразительность.
У него были светлые, коротко стриженные волосы, высокий лоб, тонко вырезанный орлиный нос с нервными ноздрями; четко очерченный рот казался нежным, когда он улыбался, и суровым, когда он хмурился; энергичный волевой подбородок усугублял эту суровость.