Тайна Обители Спасения
Шрифт:
Морис со злостью повернулся на другой бок.
Но сон упрямился и продолжался дальше.
Проскрежетал ключ в замке, и дверь, поскрипывая петлями, отворилась.
Открывший дверь ни словом не обменялся с визитером, но встревоженный Морис рывком уселся на постели и напряженно слушал.
Морис уже не спал.
Из соседней комнаты раздался хриплый стон, и юноша похолодел – он слишком хорошо знал, что означает этот звук.
В Африке ему не раз случалось слышать этот короткий предсмертный крик, после которого человеку уже не подняться.
Может, это все еще страшный сон?
Морис, затаив дыхание, слушал. Свет по-прежнему пробивался сквозь щели в перегородке.
Тяжелые неспешные шаги пересекли комнату соседа – там открыли окно.
Морис соскочил с кровати и спросил:
– Сосед, что с вами?
В ответ ни звука. Только шум потревоженной листвы за окном да новый стон, почти неслышный, но у Мориса от него зашевелились волосы на голове.
Лунный луч освещал теперь дверь, расположенную в центре перегородки справа от кровати, которую только что покинул Морис. Дверь вела в соседнюю комнату.
По ту сторону двери раздался долгий вздох, потом все смолкло, кроме шуршания листвы, доносящегося из сада.
Морис приблизился к двери, ведущей в комнату соседа, и потрогал замок, из которого торчала какая-то железка: под ногами тоже валялся какой-то железный инструмент, он чуть было об него не споткнулся.
Замок, лишь только он его коснулся, не удержался в своем гнезде и упал на пол; дверь полуотворилась.
Морис осмотрел подозрительные железяки. После двух лет бродяжничества по ярмаркам у него был в этом деле кое-какой опыт. Железка, торчавшая из двери, была отмычкой, на воровском жаргоне она именовалась – «монсеньор». Он глянул на предмет, о который чуть было не споткнулся, – это были стальные клещи.
В голове молнией сверкнула мысль: «Может, все это припасено для меня, и убийца просто ошибся дверью?»
Он еще не входил в соседнюю комнату, но был уверен, что в двух шагах от него – труп.
Времени на размышления не было, он толкнул дверь и оказался в обществе Ганса Шпигеля, злосчастного еврея, накануне вечером приходившего в лавочку на улице Люпюи и предлагавшего мнимому господину Кенигу купить у него бриллианты Карлотты Бернетти, спрятанные в набалдашнике трости.
Ганс Шпигель все еще держал в руке заряженный пистолет, которым не смог воспользоваться; на его запястье виднелся синий след от чьей-то мощной хватки. Он во весь рост вытянулся на полу – руки раскинуты, в горле зияет страшная рана шириной в четыре пальца, из которой льется кровь – на полу уже образовалась изрядная лужа.
Беднягу зарезали, точно быка, недаром предсмертный хрип его походил на бычий. Мясницкий нож валялся рядом.
Убийство совершилось столь решительно и молниеносно, что в комнате не видно было никаких следов борьбы. Трость с набалдашником из слоновой кости исчезла, но Морис и не подозревал о ее существовании.
Любой офицер, заработавший свой чин не в тылу, знает толк в ранах и умеет их перевязывать.
Морис с первого взгляда определил, что удар, нанесенный неизвестным злодеем, смертелен, но в подобных случаях всегда остается надежда на невозможное, и всякий человек, не лишенный сердца, пытается оказать помощь несчастной жертве, даже понимая ее бесполезность. Медики – и те, во избежание роковой ошибки и для очистки совести, поступают именно так.
Морис опустился на колени возле раненного, вернее сказать, возле трупа и уже собирался приступить к перевязке, когда сперва на лестнице, а затем в коридоре раздались шаги множества людей.
Первым чувством Мориса было облегчение: приближавшиеся шаги означали помощь и избавление от страшной ответственности. Он поднялся и пошел было к ведущей в коридор двери, чтобы самолично впустить в комнату неизвестных, но внезапно остановился, точно пораженный громом.
Чей-то голос говорил в коридоре:
– Как это вы не слышали? Бедный еврей раз десять призывал на помощь. Так кричал, так умолял: «Пощадите меня, лейтенант, что я вам такого сделал?»
– У еврея, значит, водились денежки? – спросил другой голос.
А третий рассказывал:
– Консьерж мигом смекнул, в чем дело, он сразу заявил: «Ничего удивительного. Я так и знал, что в доме случится беда! Когда африканец вернулся этой ночью, видок у него был еще тот. Я с ним разговариваю, а он ноль внимания, прошел во двор и давай размахивать руками да выкрикивать: «Я его ненавижу, ох, как я его ненавижу! Это сильнее меня, придется с этим человеком разделаться!»
Это была ложь, но в ней имелась доля истины.
Бледное лицо Реми д'Аркса вновь проплыло перед глазами Мориса; ему смутно припоминалось, что этой ночью он много раз высказывал во весь голос свою тайную мысль: «Хотелось бы мне оказаться с ним лицом к лицу со шпагой в руке! Я его ненавижу, ох, как я его ненавижу!»
Но что значат мольбы о помощи, якобы исходившие от человека, упавшего замертво с одним-единственным стоном, а главное, эта явно кем-то придуманная фраза: «Пощадите меня, лейтенант, что я вам такого сделал?»
Морис выходил из мира своих ночных кошмаров, чтобы войти в мир еще более бредовый и страшный.
В голове у него мутилось, и тело и рассудок были словно парализованы. И все же сквозь общее оцепенение пробивала себе дорогу очень четкая и ясная мысль: некие люди сговорились лишить его свободы, а может быть, даже жизни.
Эти события, столь долгие в описании, случились молниеносно: всего две минуты прошло со времени пробуждения Мориса, последующее же вообще заняло несколько секунд.
Первый голос, объявивший о его вине, продолжал:
– Я не спал и слышал, как все происходило. Офицер из семнадцатого номера сперва взломал внутреннюю дверь, выбив из нее замок. Услышав крик несчастного я разбудил господина Шопэна. Когда мы спустились вниз к швейцару, все уже было кончено.
– Точно, – подтвердил негромкий голос, видимо, принадлежавший учителю музыки, – я уже не слышал никаких криков.
– Консьерж побежал в полицию, а трое ребят из пекарни, – они как раз работали этой ночью, – стоят на карауле снаружи, у калитки, что ведет в сад особняка Орнан. Лейтенантик никуда не денется, угодит им в руки, словно крыса в крысоловку!