Тайна Пандоры
Шрифт:
Северянин устал. Он понял, что сильно недооценил противника. Чтобы победить, нужно придумать нечто невиданное…
Намеренно пропустив выпад, рассекший щеку, Крэг-хан вывернулся, вложив все силы в удар. Меч понесся к сердцу врага, торжествующий крик готов был сорваться с уст… Эсхин непринужденно парировал неберущийся взмах, а потом, на противоходе, лезвие вспороло кожу на боку северянина.
— Хотел удивить меня, варвар? Не выйдет.
Эсхин атаковал вновь, едва не бросив противника наземь. Крэг-хан отбился чудом: левая рука повисла
Мечник восхищался варваром. Не его вина, что бедняга обречен. Дикарь сам выбрал свой путь, нажил величественного врага. Будь северянин хоть трижды прав, но честь Эсхина не позволит ему проиграть! В конце концов именно он — величайший мечник настоящего времени!
Крэг-хан сплюнул красным, из горла вырвался звериный рык. Эсхин ухмыльнулся, меч ринулся вперед, чтобы убить. Лезвие оттолкнуло клинок варвара, легко пронзило тело… Крэг-хан навалился, насаживая себя на меч врага, оружие варвара обрушилось на голову противника.
Эсхин уклонился. Оставив меч в животе врага, он легко отскочил, наклонив голову. Последний взмах Крэг-хана пропал втуне.
— Думал убить, пожертвовав собой? Этому трюку сто лет в обед… — Эсхин засмеялся.
Перед глазами плыло, мир подернулся рябью. Ужасающая боль раздирала живот. Из последних сил Крэг-хан поднял меч и, падая, швырнул его во врага.
Эсхин отшатнулся, проводив полет клинка взглядом.
— Эй, чуть коня не пришиб! — оскорбился он.
Мечник терпеливо дождался, пока тело противника перестанет дергаться. Меч с трудом высвободился из раны, одежда убитого послужила тряпкой для лезвия.
«Вот и все, — подумал Эсхин, — Теперь ты точно труп, окончательно и бесповоротно.»
Стало как-то грустно и тяжко. Будто сломалась последняя преграда, сберегающая душу от мрака. Вся мощь и злоба затаенной тьмы обрушилась на мечника.
Эсхин подошел к лошади. Меч варвара попал в переметную суму, чудом не поранив скакуна. Эсхин выругался, выкинув прочь разрезанную надвое флягу. Обернувшись, приветливо заговорил с лошадью варвара, подзывая ее к себе. Подойдя ближе, взял под уздцы, среди припасов противника нашлась и еда, и бурдюк с водой.
Вдоволь напившись, Эсхин сплюнул. Все у дикаря не так, как у людей, даже вода со сладковатым привкусом. Он захватил бурдюк, как раз уместится в суме.
Уже сев в седло, почувствовал легкое недомогание. Закружилась голова, дрожь прошла по телу, выступил пот, застучали зубы. Мечник вцепился в гриву, пережидая приступ головной боли. Конь успел пройти несколько шагов, внезапно всадник со стоном вывалился из седла. Скакун повернулся, недоуменно глядя на упавшего человека. Тот попытался подняться, но в результате лишь рухнул плашмя.
— Будь ты проклят… варвар… — с ненавистью прошептал Эсхин, глаза воина закрылись навсегда.
Эпилог
Кохиос с опаской озирался, въезжая в Сикион. Еще не так давно, несколько месяцев назад, он зарекался когда-нибудь переступать границу этого полиса, но сейчас все поменялось…
Известие о смерти Эсхина пронеслось по Греции, как зимний шторм над Эгейским морем. Каких только слухов не плодила людская молва, каких предположений не строили базарные болтуны да всезнающие старухи. Пожалуй, один Кохиос мог более-менее достоверно судить о произошедшем, поскольку оказался лично знаком со всеми участниками разразившейся трагедии.
Смерть правителя изменила Сикион, пришла новая власть. Как это ни странно, но теперь, после гибели тирана, управлять городом взялось демократическое собрание. Появились новые законы, отменялись былые постановления… К худу или к добру — судить пока рано, но изменения нахлынули на горожан неожиданной волной.
Тем не менее, купец опасался. Сам не понимал чего — мести, беспорядков, банального беспредела. Кохиос то и дело оглядывался, внимательно осматривая улицы города и встречных жителей.
Нельзя сказать, что город сильно преобразился… Внешне все оставалось практически таким же, как прежде… Но с широких улиц прохладным ветерком веяло новоявленной свободой, на лицах горожан купец видел искренние улыбки, новая надежда появилась в разговорах и поведении людей.
Что ж, у Эсхина нашлись как ярые сторонники, так и безжалостные противники. Кохиос слыхал, что теперь, через два месяца после приснопамятных событий, петь хвалу Эсхину в Сикионе не принято, во всяком случае открыто. Мало кто помнил то хорошее, что сделал правитель для города, зато подавляющее большинство хулило его за узурпацию власть, казни неугодных, за занятия, по слухам, темной магией.
«Да уж, — хмыкнул купец, — Легко поносить человека, когда он не может ответить. Посмотрел бы я на того, кто осмелился сказать подобное Эсхину в лицо!»
Кохиос не любил одиозность и узколобость. При всех недостатках и грехах Эсхина, только дурак стал бы отрицать его достижения. Уже за одно только великое воинское искусство мечник достоин уважения.
Купец вспомнил могилу, захоронение устроенное за пределами города, на склоне одного из многочисленных холмов. Он проезжал мимо и специально остановился, чтобы рассмотреть суровое нагромождение камней, устроенное горожанами.
Могила больше напоминала природное образование — несколько больших валунов, в кажущемся беспорядке сваленных возле друг друга. Лишь присмотревшись, можно было различить определенную закономерность — камни образовывали нечто вроде двух концентрических окружностей.
На самом огромном валуне Кохиос с невольным трепетом прочел выбитую надпись: «Здесь покоится величайший мечник и тот, кто его убил.» И все, больше ни слова, ни имен, ни дат. Будто люди стыдятся, хотят поскорее забыть своего лидера, но в тоже время не могут не признать его заслуг.