Тайна племени голубых гор
Шрифт:
Угощение, которое устроил для всего племени Апарш на эти деньги, помнят до сих пор.
Что такое «мое», тода представляет себе еще смутно, но тем но менее он никогда не посягнет на чужое. Если он взял у кого-нибудь деньги, то обязательно их вернет. Если ему отдали что-то на хранение, он никогда от этого не откажется. В мае 1964 года неожиданно умер молодой Пешати. Незадолго до смерти он отдал на хранение сто рупий соплеменнику из манда Каниги. Об этом никто не знал, даже братья Пешати. На следующий же день после смерти Пешати этот тода принес деньги брату покойного. Искушение, которым бы мучился крестьянин из долины, плантационный кули или рыночный торговец, было ему незнакомо. Оно незнакомо большинству тода. Взял, — значит, отдай. Я без боязни оставляла в мандах свои вещи и не всегда помнила, что где оставлено. Если я долго не брала какую-нибудь вещь, мне об этом напоминали. Вещью могли воспользоваться, но она всегда возвращалась ко мне в целости
В Индии немало племен, разоренных и уничтоженных капиталистической стихией, в водоворот которой они попали. Разрозненные и разобщенные, выброшенные на панели городов, они восприняли пороки современного мира. Стараясь удержаться и выжить в этом незнакомом и чужом мире, они становятся ворами, нищими, пополняют собой армию городского плебса. Эта страшная судьба пока не постигла тода.
Они стараются держаться подальше от города, от его клоак и соблазнов. Родовая солидарность и взаимопомощь сохраняют им их человеческое достоинство, не позволяют гибнуть тем, кто сам не может противостоять жизненным невзгодам. Среди тода вы не найдете ни одного нищего. Никто из них не стоит с протянутой рукой на утакамандском рынке. Племя этого не допустит.
Но вряд ли можно утверждать, что тода полностью свободны от разлагающего влияния окружающего их мира наживы и эксплуатации. Его тлетворное дыхание постепенно заражает племя. Склонность к спиртным напиткам, привитая тода еще англичанами, дает себя знать с каждым годом все больше и больше. Время от времени пьяных тода на улицах Ути забирает полиция (в Нилгири сухой закон) и сажает в камеры городской тюрьмы. Деньги, которые получают тода от продажи молока, нередко пропиваются. В пьяном состоянии тода может, подражая местному жителю, попросить у чужого «бакшиш». Потом он повторяет это уже в трезвом виде. «Бакшишников» в племени пока единицы. Но чем ближе манд к городу, тем больше возможности встретить такого тода. Просить «бакшиш» — определенная ступень падения, отступление от племенной традиции, ее нарушение. Отступник старается защитить и оправдать себя. И тогда приобретаются качества, несвойственные тода. Качества, культивируемые утакамандским рынком, — дерзость, нахальство, известный цинизм. Не ищите в глазах «бакшишника» дружелюбия, доброты и искренности. Вы их там не найдете.
Появились тода, которые научились копить деньги и не так легко с ними расстаются, как другие. Их немного. Пока единицы, но тенденция уже существует. Некоторые из них начинают подражать местным торговцам и предпринимателям. В доме такого тода вы найдете многое из того, что не имеет отношения к традиционному укладу жизни. На стенах висят семейные фотографии и тамильские кинозвезды, тщательно вырезанные из какого-нибудь иллюстрированного издания. Рядом с глиняной суфой стоит стул и колченогий стол. На столе дешевый радиоприемник. Он не действует, потому что в мандах тода нет электричества. Но приемник — своеобразный символ зажиточности и предприимчивости его хозяина. Предприимчивость может быть разная. Тода, например, не сдает свое картофельное поле в аренду, а нанимает для его обработки кули. Можно использовать соплеменника для ухода за буйволами или для доставки молока на рынок. Так делает Кагудан из Уддакораиманда. Шестнадцатилетнего тода, который пасет его буйволов, он кормит. Самый предприимчивый среди тода — Нальгинар из Бедукалманда. На картофельном поле он решил культивировать чай. «Плантация» небольшая, всего два с половиной акра. Но она ставит Нальгинара в глазах его соплеменников в один ряд с европейскими плантаторами. Нальгинар пока единственный «плантатор» среди тода.
К этой же группе принадлежат и те, кто в какой-то мере связаны с местной администрацией и занимают лидирующие позиции в племени. Например, Пеликен — президент Прогрессивного союза тода Нилгири. Он уже хорошо знает цену деньгам и тянется к современным благам. Но таких тода еще слишком мало, и их влияние на традиционный уклад жизни незначительно. Тода-«предприниматель» и малосостоятельный его соплеменник нередко в одинаковой степени страдают от рыночного грабежа и ростовщического произвола.
Тода — трудолюбивое племя. Однако это трудолюбие определяется социально-экономическим уровнем их существования. Отсутствие резкой имущественной дифференциации и внутри племенной эксплуатации позволяет им работать ровно столько, сколько необходимо для обеспечения дневного существования. Не более. Поэтому значительная часть дня оказывается свободной от всякого рода забот. Человеку, привыкшему к строго нормированному рабочему дню в капиталистическом обществе, такое положение кажется
от зари до зари
…Каждый день над горами страны тода полыхает утренняя заря. Заря — предвестник скорого восхода. В это время тода уже на ногах. Он встает перед рассветом, так же как вставал его отец, дед и прадед. Золотоликая богиня Пирш шлет первый тонкий луч в предрассветный туман. Луч ложится на горы и будит птиц. Он зажигает разноцветными огнями капли росы на сочной свежей траве. Начинается день. Чудо повторяется изо дня в день, из года в год, из века в век. И создательница этого чуда — богиня Пирш, солнце. Чудо пропустить нельзя. Истоки его неведомы и необъяснимы. А все необъяснимое требует поклонения. Тода склоняется перед этим тонким лучом и касается пальцами остывшей за ночь поверхности земли. Тем временем лицо богини в короне из золотых лучей медленно выплывает из-за острых пиков гор. Человек сгибает руку в локте, и ладонь его касается носа и лба. Так он приветствует солнце.
У горного потока с кристальной водой, что течет около каждого манда, тода моется и чистит зубы. Утренняя свежесть и бодрость наполняют его тело. Он возвращается в хижину, где на очаге стоит котелок с кипящим кофе и в глиняном горшке варится рис. Стакан крепкого кофе вливает в него силы. Захватив с собой несколько узких длинных бамбуковых сосудов, тода отправляется к буйволиному загону. Он снимает жерди, закрывающие отверстие, и входит в загон. Крупные животные, покрытые длинной серой шерстью, поводят круто загнутыми рогами и косятся влажными продолговатыми глазами на хозяина. Он ласково называет каждую буйволицу по имени. Заслышав свое имя, буйволица поворачивается к человеку и ждет, что он скажет. Он разговаривает с ними, как с людьми. Рассказывает, что случилось в манде и что он собирается сегодня делать. Буйволицы внимательно смотрят на человека и время от времени покачивают своими круторогими головами. Тода кажется, что они одобрительно кивают. Нет, не кажется. Человек знает, что буйволицы понимают каждое его слово, только ответить не могут. Он уверен, что во времена его предков буйволицы разговаривали. Постепенно сосуды наполняются густым, жирным молоком. Буйволицы щедры, они отдают все, что у них есть. Человек смотрит на длинные сосуды. Над ними поднимается легкий, знакомо пахнущий пар. В этих сосудах все его богатство. Это одежда, рис, украшения для жены. Каждое утро совершается чудо. Ароматная тугая струя бьет в бамбуковый сосуд. И тода поклоняется этому чуду, без которого невозможна его жизнь. Подоить пятнадцать-двадцать буйволиц — труд нелегкий. Человек устает, он чувствует, что голоден. Покидая загон, тода тщательно закладывает вход жердями.
В хижине его ждет свежесваренный рис. Иногда этого риса много, иногда мало. Временами не бывает и вовсе. Но сегодня он есть, — значит, не о чем беспокоиться. Рис горкой сложен перед ним на широком зеленом листе. Скромная трапеза занимает немного времени. Солнце уже оторвалось от горных вершин, и длинные четкие тени от хижин и храма лежат на земле. Молоко от вчерашнего надоя, оставленное на ночь у очага, скисло, и надо сбивать масло. Тода сбивает масло в таком же высоком бамбуковом сосуде или в горшке. Длинная ручка сбивалки вращается между ладоней: вверх, вниз, вверх, вниз. И так много раз. Куски белого, как иней, масла извлекают из горшка и складывают в отдельный сосуд. Оставшаяся сыворотка идет в пищу. Тени от хижин и храма становятся все короче. Человек снова идет к буйволиному загону и снимает жерди. Буйволы, нетерпеливо толкая друг друга, устремляются к выходу. Они быстро отыскивают знакомую тропу и, выстроившись гуськом, идут по ней, наклонив вперед рога.
Когда-то буйволов выпускали из загона, и они сами находили траву но вкусу. Ее было очень много на склонах ближних гор. Теперь этого делать нельзя. Пастбища манда находятся в двух милях от него. Трава около манда не принадлежит тода. Если выпустить на нее буйволов, придется платить штраф Лесному департаменту. Хотя буйволы умные, они все же не могут отличить пастбищ манда от плантаций Лесного департамента. Поэтому человек идет вслед за буйволами. Тропа взбирается на вершину, потом спускается с нее и снова взбирается. Оставлять одних буйволов на пастбищах нельзя. Рядом опять-таки земля Лесного департамента. Тода сам смотрит за стадом или поручает его своему соседу.