Тайна племени голубых гор

Шапошникова Людмила Васильевна

— Кажется, на сегодня все, — улыбается он. — Мне сказали, вы интересуетесь тода. Хотите поехать со мной в несколько отдаленных мандов?

— Конечно.

— Но сейчас я должен снова ехать. Меня ждут в двух деревнях курумба.

Долговязый парень протирает кузов видавшего виды докторского джипа. Нарасимха бережно касается брезентового верха машины и говорит:

— Даже не знаю, что бы я делал без него. Наверно, не смог бы работать.

— Вам пришлось, очевидно, дорого за него заплатить.

— Нет, я за него не платил, — оживляется доктор. — Это подарок. Самого премьера. Когда Неру приезжал к нам, ему рассказали обо мне. Он познакомился

со мной, а потом прислал вот этот джип. Сам я вряд ли смог бы купить машину.

Нарасимха садится за руль и включает фары. Два ярких луча освещают засыпающую улицу.

— Доктор, когда вас ждать? — спрашивает парень.

— Между часом и двумя. Раньше не управлюсь. — И дает газ.

Парень смотрит вслед машине и говорит мне:

— Конечно, приедет не раньше двух часов ночи, а встанет в четыре утра. И почему человеку не спится? Какой-то бессонный доктор.

«Бессонный доктор» — эти слова я слышала не раз, когда речь заходила о Нарасимхе.

Тамильская семья, в которой родился Нарасимха, давно обосновалась в Утакаманде. Доктор был не единственным ребенком, и поэтому отец, мелкий клерк, с трудом урывал от своего жалованья деньги, чтобы платить за образование сына. Еще в средней школе Нарасимху манили к себе две вещи: медицина и племена. Когда настало время выбирать профессию, юноша колебался, что предпочесть — антропологию или медицину. Он стал врачом, окончив в 1938 году Мадрасский медицинский колледж. Он стал антропологом, серьезно изучая литературу и практикуя как врач среди племен Нилгири. В 1943 году Нарасимха поселился в Котагири. С тех пор вот уже более двадцати лет его судьба связана с судьбой людей племен. Все, что есть у Нарасимхи, принадлежит этим людям: его время, его деньги, его труд. К тому же Нарасимха — один из руководителей Союза рабочих плантаций Нилгири. Все члены союза бесплатно пользуются его медицинской помощью.

…В ветровое стекло джипа мелкими каплями стучит дождь. Сырой набухший туман стелется по верхушкам эвкалиптов, сбегающих со склонов гор к дороге. Сквозь сетку частого дождя видны размытые очертания чайных плантаций. По шоссе, накрывшись джутовыми мешками, бредут кули. Где-то за поворотом уныло поскрипывают большие колеса крестьянской телеги. И дождь, дождь. Кажется, ему не будет конца. Нарасимха задумчиво смотрит перед собой. Неожиданно на обочине возникает фигура, завернутая в мокрое путукхули. Доктор резко тормозит и подзывает тода. Тот, шлепая босыми ногами по лужам, подходит к машине.

— Здравствуй, доктор! Здравствуй, амма! — вежливо здоровается он.

— Ты куда идешь? — спрашивает Нарасимха. Тода машет рукой в направлении Котагири.

— Ну, значит, не по дороге.

Фигура человека в путукхули исчезает за пеленой дождя.

— Вы знаете, — начинает доктор, — из всех племен, с которыми приходится иметь дело, тода мне нравятся больше всех. В них всегда чувствуется какое-то человеческое благородство. Если тода что-нибудь пообещал, обязательно выполнит. Они надежные товарищи.

Впоследствии я не раз убеждалась в справедливости слов Нарасимхи.

— И легенды у них очень интересные, — продолжает он, — всегда с определенным смыслом. Вот послушайте.

«…Было время, когда луна ночами смотрела на землю и лик ее был прекрасен и чист. А теперь каждый видит на золотом ее диске пятна. Пятна эти не появились сами собой. Вот что однажды произошло. Ранним утром два брата тода отправились в джунгли за диким медом. Солнце только что поднялось, и трава была сырой

от росы. Каждый из братьев захватил с собой бамбуковый сосуд для меда. Они бродили по джунглям до полудня, но так и не наткнулись на пчелиное гнездо. Солнце уже начало свой путь к горизонту, когда один из братьев предложил разойтись. „Ты пойдешь на восток, а я на запад, — сказал он. — Может быть, в одиночку нам больше повезет“. Так и сделали. Старший пошел на восток, а младший на запад. Старшему брату в этот день не везло. Только перед самым заходом солнца он обнаружил остатки меда в дупле одного дерева. Меда было так мало, что он едва покрывал дно сосуда. Младший брат оказался более удачливым. Когда братья встретились, младший сгибался под тяжестью полного сосуда. Старший обрадовался: „Теперь у нас будет мед. Мы разделим его поровну“. Так братья делали всегда, когда старший набирал много меда. „Нет, — сказал на этот раз младший, — мед собрал я, и он мой“. Старший пытался его образумить: „Послушай, мы всегда все делили поровну. В нашем роду все так делают. Никто в племени не говорит „это — мое“, если у другого этого нет“.

Младший брат был упрям и жаден. Он спрятал сосуд в расселине скалы, чтобы никто не мог попробовать его меда. А когда он вечером пришел к скале, чтобы взять мед, то увидел пустой сосуд, а около него Змею. Он понял, что Змея выпила мед. Змея сказала ему:

— Я тебя сейчас укушу, потому что ты жаден и не захотел разделить мед со Старшим братом.

Юноша бросился бежать. Кусты хватали его за края путукхули, а ветви деревьев хлестали по лицу. Временами казалось, что Змея вот-вот настигнет его. Бежать было трудно, потому что солнце уже зашло и в лесу было темно. Вдруг из-под его ног выскользнул серый пушистый комочек.

— Кролик! — крикнул Младший, сбросил путукхули на Кролика, а сам побежал в сторону.

Змея приняла Кролика в путукхули за человека и бросилась за ним. Но Кролик оказался проворный. Он увидел в темном небе луну и прыгнул прямо на нее. Змея так и осталась ни с чем. И теперь, если посмотреть на Луну, можно увидеть Кролика в путукхули. Он так и не решился спрыгнуть на Землю».

Дождь перестал. На западе, над вершинами гор, голубел чистый кусок неба.

— А вот и Банкадманд, — сказал Нарасимха.

Манд стоял на открытом месте, и холодный ветер свободно разгуливал между хижин.

Трое ребятишек бросились к джипу, крича:

— Доктор, доктор!

За ними неслась, задрав хвост, черная дворняжка, на лбу которой мелом был поставлен индусский кастовый знак.

— Ну конечно, это дело босоногой команды, — засмеялся Нарасимха, показывая на дворнягу.

Ребята ухватили нас за руки и потащили к крайней хижине. В хижине горел очаг, и в горшке булькало какое-то варево. Было тепло и уютно. Продрогнув в дороге, я по достоинству оценила комфорт жилища тода. Цикмали, немолодая женщина с усталым лицом, поднялась нам навстречу и засуетилась, доставая что-то из пакетиков и узелков.

— Моя пациентка, — сказал Нарасимха. — Я лечил Цикмали и ее мужа от сифилиса. Теперь у нее четверо здоровых детей. Вот самый маленький, — и доктор поднял на руки десятимесячного малыша. В это время другой, лет трех не более, подошел к Нарасимхе и заботливо отряхнул его брюки, испачканные глиной.

— Тебя как зовут? — спросила я.

— Глакско.

— Что? — удивилась я. — Это же детская мука.

— Да, да, — закивала Цикмали и в подтверждение достала желтую жестяную коробку, на которой стояло название фирмы «Глакско».