Тайна подземного королевства
Шрифт:
Потом и сам он это почувствовал. Внутри всё как будто сжалось, от внезапной мучительной боли на глазах выступили слезы. Он осознавал, что тело скручивается, разум рушится, все мысли и понятия уходят вдаль, оставляя только одно: легкость, боль, голод, страх.
Кости стали полыми, череп вытянулся, на руках выросли когти.
И тогда он оторвался от земли.
И взлетел.
Вот он, этот каэр. Она понятия не имела, как он называется. Она галопом ускакала от запутанного в сетях Вязеля, не слушая его хриплые
— Зачем быть королевой, если у тебя нет подданных? Подумай, Хлоя! — кричал он.
Туннели сужались. Красные, теплые. Она ехала по венам, кровеносным сосудам. Навстречу ей летели стаи птиц, облачко алых мотыльков, пчелиный рой.
Далеко впереди зазвонил колокол, потом донесся стук, всё более отчетливый. Он походил на лязг исполинских спиц, как будто высоко над головой, в гигантской светелке, кто-то вывязывал этот замок из клубка шерсти, нанизывал, считал и спускал петли.
Но, прорвавшись наконец через последний узел, она нашла только комнату, которую очень хорошо знала.
Свою собственную спальню дома.
Она была точь-в-точь такая же, только кровать здесь была сделана из оленьих рогов, костей, больших веток, связанных вместе, а внутри кольца из высоких неструганных бревен стояли четыре шеста темного дерева.
Она спустилась с разгоряченной спины Калли, огляделась.
Ее гардероб. Значит, можно переодеться и помыться.
Ее часы. Стрелки показывали без десяти пять утра.
Ее фотография с мамой, папой и Робертом на каникулах.
Ее тетрадь.
Внезапно она почувствовала, что страшно устала. Села на кровать — перина была мягкая, набитая перьями. Одеяло белое, вышитое снежинками; пусть не ее, всё равно красивое.
Хлоя завернулась в одеяло — оно было теплое, со сладким запахом. Она свернулась калачиком, скинула ботинки и зевнула.
Можно немножко поспать.
Хорошо, что Роберт жив.
Улыбнувшись, она тронула пальцем вышитые снежинки — они отпали от одеяла и медленно взмыли вверх, окутывая ее теплой пеленой сна.
Вязель глубоко вздохнул — раз, другой. Ему удалось дотянуться пальцами до шеи; он растер ее, сглотнул, превозмогая боль в горле. Его трясло.
Слишком тяжелая участь для поэта — обнаружить, что слова не всесильны.
Его руку обожгла холодная капля. Потом еще одна. Он поднял глаза — от дыхания изо рта шел пар. И тут его пронзило ледяное отчаяние.
Он не сумел уговорить Хлою. И теперь она приложит все усилия, чтобы они никогда ее не догнали.
Через все хитросплетения Плетеного Замка, через все петли и туннели падали мелкие белые снежинки.
Снег.
Ui. УИЛЛЕАНД — ЖИМОЛОСТЬ
В коридоре сидит Дэн с Розой. Интересно, как она объясняет ему, куда делся Роберт. И Вязель. Без десяти пять утра.
Ее глаза зажмурены. На улице идет дождь. Джон стоит у окна, обрывает плющ. На полу рассыпались лепестки жимолости — сладкие, влажные.
— Максел, посмотрите-ка, — уныло произносит он.
На крыше соседнего дома уселись три огромные птицы — вроде бы цапли. Их прищуренные глаза смотрят на меня, и мне под их взглядами почему-то неуютно.
А вдалеке, будто темный хребет, поднимаются над городом меловые холмы.
И я чувствую присутствие Вязеля, его выводящее из себя спокойствие…
Вязель близко.
Но он в конце концов растерял все слова.
Был я в крепости,
Когда деревья и кусты пошли на бой…
Кто-то летел. Роберт не сразу понял — это летит он сам.
Тело превратилось в скрипучий, легкий каркас, сочлененный в самых невероятных местах. Силуэт стал обтекаемым, сверху и снизу его обегали потоки холодного воздуха, он кренился и соскальзывал с них, как с ледяных горок.
Его разум, притаившийся в глубинах крошечного черепа, смотрел широко раскрытыми глазами и видел далеко внизу вогнутую полусферу. Ее краски были приглушенными, незнакомыми, не имели названий. Существуют ли слова для обозначения цветов, которые видны только птицам? Или для ощущений, какие испытываешь, когда ветер топорщит перья, а ты инстинктивно находишь самое лучшее положение крыльев?
Может, в волшебном мешке Вязеля такие слова и найдутся. А больше — нигде.
Впереди летели орел и белая сова — птицы, у которых когда-то были имена. Теперь у него тоже не было имени, были только крылья, и взмахи, и зеленоватый отлив на перьях. Он стал искать слова — и они пришли, пришли из другой жизни, далекой, когда он лежал в траве и вместе с Макселом наблюдал за птицами. Зимородок. Он стал зимородком.
Его обожгла снежинка. Он вдруг заметил, что снег идет уже давно, крутится белыми вихрями, вымораживая воздух и почти заслоняя раскинувшийся внизу лес. Но через просветы, между порывами ветра, он видел всё, что было нужно.
Он видел, что лес перешел в наступление.
Шел ли он? Или просто разрастался? Роберт ощущал его стремительное, целеустремленное движение на восток, чувствовал миллионы шорохов, скрипов, шагов. Там, внизу, были звери, они тоже двигались: то ли спешили куда-то, то ли спасались бегством. Среди сгрудившихся деревьев мелькали спины с диковинными шкурами, кружились над непроницаемым зеленым ковром бесчисленные стаи птиц.
Но страшнее всего были деревья. Древние дубы и хлипкий боярышник, медные рощи бука, кряжистые вязы в едином порыве устремились куда-то. Колючая поросль, какую сажают в живых изгородях, бузина, терновник, плющ, кривоствольные яблони. Ивы на берегах невидимых ручьев. Сумрачные колонны хвойных деревьев, темные полчища елей, сосен, лиственниц.