Тайна предсказания
Шрифт:
Леберехт, сделав удивленное лицо, спросил:
— И это говорит монах?!
Лютгер внимательно посмотрел на своего гостя, словно не был уверен в том, можно ли ему доверить эти мысли, но открытый взгляд Леберехта устранил его сомнения, и он заявил:
— Это говорит монах, для которого учение о спасении души ближе, чем учение Церкви!
В этих словах Леберехт вновь узнал голос своего отца, и ему вдруг пришла в голову мысль: а не попросить ли брата Лютгера позаниматься с ним, как он занимался с его отцом? Как только старый Шлюссель выплатит ему наследство, он будет иметь достаточно денег, чтобы нанять себе учителя. Но прежде, чем юноша успел собраться с духом, чтобы сказать об этом монаху, тот прервал его мысли.
— Только взгляни
— Должен признаться, — пристыженно заметил Леберехт, — что я знаю лишь самую малость названий цветов вашего сада и, возможно, мне и дальше придется покупать свое отпущение грехов у церковных врат, если я хочу попасть в Царство Небесное.
Тут монах рассмеялся и, схватив Леберехта за руку, потащил его по узким дорожкам между клумбами.
— Это скальная гвоздика, она воплощает стойкую, как скала,) веру, — объяснял он пестрый мир у их ног, — а это незабудка, беззаботный цветочек, олицетворяющий надежду. О милосердии молят алые розы, в то время как ирисы вызывают представление о страхе Божьем. Цветок долин указывает на пренебрежение миром, бессмертник и анемон, напротив, символизируют две значительные добродетели: постоянство и верность. Мускусный цвет указывает на перемену, лобелия — на умеренность, гиацинты являются выражением человеческой радости, лилии белого цвета говорят о чистоте, фиалки — о покорности. Живокость (шпорник) — о постоянстве в добре. Нарциссы показывают свою стыдливость. Цветы "день-и-ночь" призывают к дневной и ночной молитве, а "королевская корона" с длинными корнями призывает к настойчивости в молитвах. Видишь, не требуется ни курений, ни золотых облачений, чтобы славить Творца.
Объяснения Лютгера заставили Леберехта задуматься. Он чувствовал, что здесь, за монастырскими стенами, открывался новый мир. Чтобы добраться до задней части сада, им пришлось; пройти несколько сводов шпалер, с которых тянули свои тонкие ручки вьющиеся растения.
Когда они дошли до последнего свода, лежавшего в тени аббатства, Лютгер наконец остановился. Леберехт сморщил нос. Тот многоголосый аромат, который кружил им головы в передней части сада, здесь с каждым шагом уступал место невообразимому зловонию. За аркой был разбит еще один сад, по размерам не меньше переднего, но запах, который он распространял, был отвратительным. Чертополох, терновник и угрожающего вида растения чередовались здесь с растениями и цветами изысканной красоты.
Леберехт вопрошающе посмотрел на монаха, и Лютгер с серьезностью проповедника поднял палец и сказал:
— Это сад зла, ибо там, где есть свет, есть и тени, где растут лилии, произрастает и чертополох. Сорняки пускают свои корни в ухоженную почву. Видишь, здесь одуванчики недобросовестности, крапива нечистой любви, чертополох греха, терновник тягот. Возьми одуванчик, что меняет свой плащ подобно черту, или первоцвет, называемый еще "ключами от рая", который при божественном имени таит ядовитый корень. Как и само зло, так и цветы зла выступают в разном одеянии. Чертополох и терновник не сделают блага по своему скверному образу мыслей. Красавка и безвременник, которые убивают маленьких детей, а взрослых парализуют, выходят навстречу людям с чарующими темными глазами женщины или в нежном голубом наряде девушки. Так же и со злом. Не всегда зло выглядит отталкивающе, часто оно скрывается под видом красоты и добра, и ничто не защищает черта лучше, чем черная сутана.
Эти слова произвели на Леберехта глубокое впечатление. Когда они искали дорогу обратно, на солнце, юноша, полный изумления, заметил:
— Ваши объяснения, брат Лютгер, способны представить цветочный луг в другом свете. Расскажите мне больше о растениях и их свойствах!
Черный монах усмехнулся и сунул руки в рукава своей сутаны. Достигнув места, где свет и тени встречались на клумбах, Лютгер остановился и смиренно произнес:
— И от меня многое сокрыто из того, что касается жизни растений. Я не изучал природу и рассматриваю это как ошибку. Но, тем не менее, я достиг понимания, что учение о природе по значению превосходит геометрию. Природа — творение Господа, геометрия — труд человека, причем нередко сбивающий нас с толку. Когда Бог творил человека по своему образу, он, к счастью, отложил геометрию в сторону…
— Благодарение Богу, — ухмыльнулся Леберехт. — Как подумаю о статуях в соборе… — Он вдруг запнулся и спросил: — Или я не должен был этого говорить?
— Я преклоняюсь перед скульптором, который создал их; ведь они — отражение Божье. Одни только дураки и больные духом люди требуют их разрушения. — И в то время как взгляд юноши скользил по сверкающему морю цветов, Лютгер поучительно произнес: — Ты должен быть слепым, чтобы любить; но зрячим, чтобы верить.
Когда они достигли того места в саду, где крутая лестница от кладбища вела вниз, и Леберехт уже собирался раскланяться, снизу к ним поднялся другой монах. Это был брат Андреас, маленький, но весьма тучный, заведовавший скрипторием и библиотекой. Что его выделяло среди всех других монахов, так это то, что он каждый раз выбирался на эту должность и считался умнейшим во всем монастыре. Откуда у него такая значительная тучность, было для всех такой же загадкой, как и число "666" в "Откровении" Иоанна. Ведь Андреас ел не больше, чем все остальные монахи, что можно было легко заметить во время безмолвных трапез в рефектории; он отказался даже от темного пива, которое помогало братьям выдерживать сорокадневный пост, и пил в это время воду.
Об этой примечательной особенности Леберехт узнал чуть позже, но каждому чужаку сразу бросалось в глаза нечто другое: Андреас, как только кто-нибудь произносил слово, подходил к говорящему и следил за движением его губ.
— Брат Андреас глухонемой, — объяснил Лютгер своему гостю — поэтому он все время делает такое серьезное лицо. Лишь самые старшие из нас могут припомнить, что он когда-то смеялся. Но это было до того, как Бог уготовил ему это тяжелое испытание. Однажды утром его нашли в библиотеке без сознания. С тех пор он лишен двух из своих чувств.
— Как бы мне хотелось бросить взгляд на библиотеку, — сказал Леберехт, и его глаза загорелись. — Или чужим запрещено переступать порог этого помещения?
— Нет, — ответил Лютгер. — Твой отец проводил там дни и ночи, и никто не возражал. Книги писались не для монахов, но для всех людей, насколько они их понимают. Однако же с этим вопросом тебе лучше обратиться к брату Андреасу.
Помедлив, Леберехт подошел к серьезному монаху, который был почти на две головы ниже его, и повторил свой вопрос. Брат Андреас прочитал вопрос по его губам, кивнул в знак согласия, повернулся и пошел вперед. Леберехт и Лютгер последовали за ним.
Между девятым [24] часом и вечерней службой аббатство превращалось в самое уединенное место на свете, приют тишины и святости; во всяком случае, так казалось постороннему, который приходил сюда в первый раз. И даже скептику вроде Леберехта вспоминалось в этот момент изречение Господа нашего: "Придите ко Мне все труждающиеся и обремененные!"
Брат Андреас миновал вход, от которого по левую руку находились кельи монахов, а по правую — рефекторий для совместной трапезы и дормиторий — зал с пятью дюжинами деревянных, наполненных соломой ящиков, которые служили монахам кроватями.
24
По церковному счету соответствует 15-ти часам.