Тайна пропавших картин
Шрифт:
Тот хмуро посмотрел на нее и пояснил:
– Родственники! Или знакомые.
Все понятно. Виноваты мы или опять мы, которые позволили совершить кражу кому-то еще.
Между тем Прыгунов Андрей Филиппович продолжал:
– Поэтому сейчас, в этом кабинете, я начну расспрашивать каждого из вас по очереди. Остальные будут ждать снаружи, каждый – в отдельном помещении. И я вас попрошу: никаких разговоров между собой не заводить! Вы должны понимать: все вы – под подозрением!.. Впрочем, мой помощник проследит…
Все, как под гипнозом, одновременно повернули головы и посмотрели на Митяева. Тот торопливо закивал головой начальнику и виновато улыбнулся нам. Но тут же нахмурился, вспомнив о своей должности помощника следователя.
Все снова повернулись к Прыгунову, который продолжал:
– Я надеюсь: вы меня хорошо поняли?
Не видела других, потому что сидела первой к следователю, но думаю, что все в этот момент дружно кивнули головами. И я сделала то же самое. Тут же невольно обернулась от неприятного ощущения тишины за моей спиной, будто только я осталась в комнате один на один с этим небритым Прыгуновым… Нет, сидят. Лица напряженные, сосредоточенные. Никогда никого из них такими не видела. Может, только Ромку. Но ему по должности положено быть хмурым.
– Итак, Арсения Васильевна, – вдруг обратился ко мне Прыгунов. – Вы – первая!
– Я?! – удивилась я. – А почему я?
Следователь, которому доверенная ему миссия не предусматривала слышать подобные вопросы, нисколько не смутился.
– Вам что-то не нравится? – железным тоном спросил он, и его взгляд пробил меня насквозь.
– Н-нет, м-мне всё н-нравится, – заикаясь, ответила я.
– Товарищи, попрошу вас выйти и занять помещения, которые укажет вам мой помощник! – это уже к моим коллегам.
Все сотрудники музея встали и послушными овечками направились к двери. Да-а, понять их можно: не каждый день картины из музея пропадают и следователи являются. И не каждый день тебя подозревают в краже народного богатства.
– Митяев, следи!
Митяев выскочил в коридор, и я видела, как он суетливо опередил всех. Потом услышала, как бедный помощник Прыгунова взволнованно стал обращаться к «подозреваемым»:
– Прошу вас, вы пройдите в эту комнату… А вы – сюда…
Я увидела, что Прыгунов раздраженно поморщился. Видимо, человеколюбием он не страдал. Понимания природной индивидуальности, которая у каждого человека своя, ему было не дано.
Следователь перевел свой внимательно-проницательный взгляд на мою нервно замершую персону, и у меня возникло ощущение, что он сейчас спросит:
– Ну, что, Ромашкина, будем признаваться или как?
Однако он, выдержав паузу, которой бы позавидовал любой начинающий артист – приверженец Станиславского, и, дождавшись, когда я начну ерзать на стуле да волноваться так же, как его помощник Митяев, задал не этот, а другой вопрос:
– Арсения Васильевна, что вы делали с шести часов вечера до восьми утра с четверга на пятницу?
Я вдруг не вовремя вспомнила фразу, что с четверга на пятницу сны сбываются. И даже попыталась вспомнить, что мне сегодня ночью приснилось. Но под тяжелым взглядом Прыгунова вспоминать получалось плохо. Потому осознав, что мне был задан вопрос, переспросила:
– С какого четверга на какую пятницу?
Даже бывалый Прыгунов слегка опешил от моего вопроса, затем, как для идиотов, очень медленно пояснил:
– Вчера вечером и сегодня ночью.
– А-а-а, – понятливо протянула я. И зачем-то опять переспросила: – Сегодня ночью?
Его брови медленно поползли кверху, и он было открыл рот, чтобы повторить вопрос, но я уже выпалила:
– Спала!
– С шести вечера? – зубоскалясь, переспросил он.
– Нет. Не с шести…
Я вспомнила свои вчерашние бега за ускользающей и манящей спиной Глеба Сидорова, а также то, как пришла домой, рухнула на кровать и отключилась. И прикинув про себя время, уточнила:
– Не с шести… С семи… Или чуть позднее.
Брови его снова дернулись, однако в этот раз эмоции не коснулись его небритой физиономии. Он взял ручку, поискал на столе среди листов бумаги тот, который, видимо, предназначался для меня, вытянул его, положил сверху и после этого, сладко улыбнувшись, сказал:
– Так и запишем: спали с семи вечера и до восьми утра… Здоровый богатырский сон!
– Эээ, может быть, точнее, до пяти утра.
– А что так рано проснулись? Совесть? Или любовь? Не рановато ли для такой юной леди вставать в пять утра?
Ух, как он мне не нравился!
А Прыгунов уже задал другой вопрос:
– Где?
– Что «где»?
– Где вы спали с семи вечера вчерашнего дня до пяти утра сегодняшнего дня?
Я задохнулась от возмущения:
– Как это «где спали»? Дома спали, разумеется! В своей кровати…
И тут же, опережая другой неприятный вопрос, уточнила:
– … одна!..
– А кто может это доказать?
– Что доказать?
– …Что вы спали все это время.
– На что вы намекаете?! Вы считаете, что это я украла картины?
– Я ни на что не намекаю. Это моя работа.
И правда, что я на него взъелась? Да, неприятный тип. Но он хочет того же, что, в принципе, и я: найти пропавшие картины. Однако быстро переключиться на сотрудничество с ним еще не могла.
Теперь, кстати, пришла моя очередь медленно объяснять идиотам вполне разумеющиеся вещи:
– Для того, чтобы украсть, нужен мотив. У меня его нет. Я воспитана так, что чужое брать не буду. Тем более воровать картины из музея, где я работаю.
Ой! Не так выразилась. Подумает еще, что из другого музея я бы вполне могла что-нибудь стащить!
– И потом, вообще, очень странно, что кто-то позарился на эти картины. Ведь большой исторической и культурной ценности они не представляют. Это я вам как историк говорю…
– У вас всё? – вдруг нервно перебил меня Прыгунов.