Тайна Пушкина. «Диплом рогоносца» и другие мистификации
Шрифт:
XI
Пушкинские двусмысленности свидетельствуют, что Пушкин безвозвратно сказку отдавать не хотел и сделал все возможное, чтобы, с одной стороны, свое авторство спрятать, а с другой — сделать так, чтобы рано или поздно мы догадались об истинном авторе. Об этом говорят не только приведенные выше фразы мистификатора, которые он продуманно «разбрасывал» в расчете на запись и передачу нам, потомкам (полагаю, таких фраз было больше, просто не все до нас дошли), — о том же свидетельствуют и пушкинские «аллюзии» в тексте сказки, ее словарь и его рисунок.
1) Бросается в глаза «перекличка» «КОНЬКА-ГОРБУНКА» с пушкинскими сказками («царь Салтан»,
Разумеется, формально такое цитирование — еще не доказательство, что сказку написал именно Пушкин, но, с другой стороны, невозможно себе представить, чтобы так цитировал и кто-то другой! Эти автоцитаты — косвенное свидетельство одновременно и авторства Пушкина, и невозможности авторства Ершова.
2) Ершов, внося исправления и не чувствуя языка, не понимая, какое слово в языке останется, а какое — нет, упорно менял чуждое ему слово «караульный» на «караульщик». «Но вот что примечательно: „дозорные“ и „караульные“ в бесспорно пушкинских произведениях встречаются единственный раз, — писал Лацис. — В повести „Дубровский“, на одной и той же странице, в XIX главе.
Соседствуют они и в сказке. Что же было написано раньше?
XIX глава — заключительная, она помечена началом февраля 1833 года. Если верно, что сказка датируется 1834 годом, значит, оба слова извлечены из повести. При жизни Пушкина повесть не печаталась. Остается предположить, что автор сказки и повести — одно и то же лицо».
Согласен с Лацисом, но вынужден заметить, что этот довод формально принять нельзя: нам могут сказать, что это была правка Пушкина, который «пересмотрел» всю сказку, а Ершов от этой правки впоследствии отказался — что лишь свидетельствует о его дурном вкусе. Однако понятие «дурной вкус» вполне можно распространить и на все его исправления, из которых невооруженным глазом видно, что он исправлял пушкинские слова и выражения. Во вступительной статье к 3-му изданию «КОНЬКА-ГОРБУНКА» (М., ИД «КАЗАРОВ», 2011) я привел анализ более 250 исправлений в 1-й части сказки (всего Ершов исправил в сказке более 800 строк) — выражение «дурной вкус» следует признать слишком мягким.
3) Пушкинский рисунок на листе с черновиком «АНДРЕЯ ШЕНЬЕ».
Л. Ф. Керцелли «атрибутировала» его как автопортрет «в конском облике» («поэт рисует себя в конском облике, но со своими кудрявыми „арапскими“ бакенбардами, с носом лошади и маленьким глазом, самым поразительным, непостижимым образом глядящим на нас его собственным, Александра Сергеевича Пушкина, взглядом»), а Лацис «уточнил»: в виде «вылитого Конька-Горбунка», к тому же нарисованного между двумя другими конскими мордами.
«Как
Любопытно, что во всех трех сказках имел место дополнительный мистификационный момент: в первых двух Пушкин зашифровал летопись масонского ордена в России (об этом — несколько позже), а в третьей следует внимательно присмотреться к тому, что в сказке говорит конек-горбунок. Ведь Киту именно он объявляет, за что тот наказан и что надобно сделать, чтобы заслужить прощенье. Пушкин в «КОНЬКЕ-ГОРБУНКЕ», как и в большинстве своих крупных произведений, использовал прием передачи речи рассказчика одному из действующих в сюжете или за кадром персонажей (как это Пушкин сделал, например, в «ЕВГЕНИИ ОНЕГИНЕ»).
Вся эта композиция — конек-горбунок промеж двух конских морд и нарисованная рядом голова взнузданной лошади — в виду сказки настолько прозрачна, что Пушкин не рискнул врисовывать ее в тетрадь 1833 года, где она слишком явно выдавала бы и свое происхождение, и авторство сказки, но — для отвода глаз — расположил рисунок на свободном месте листа с черновиком стихотворения 1825 года «АНДРЕЙ ШЕНЬЕ». Он поступал так неоднократно, вписывая тексты, настоящее время которых хотел скрыть, на страницы с черновиками прошлых лет или на чистые листы, которые он специально оставлял в рабочих тетрадях. Для того же отвода глаз в стороне от основной композиции слегка набросана и пятая лошадиная голова. Этот «автопортрет», вынесенный на обложку 1-го издания книги «Александр Пушкин. „Конек-Горбунок“» (М., НПЦ «ПРАКСИС», 2009) настолько характерен, узнаваем и убедителен, что, независимо от отношения к моей вступительной статье, обложка была воспроизведена во всех рецензиях и TV-откликах на нее.
Таким образом, этот рисунок стал едва ли не самым серьезным аргументом, косвенно подтверждающим пушкинское авторство сказки.
XII
В 1855 году П. В. Анненков, упомянув «известную русскую сказку г-на Ершова „Конек-Горбунок“, теперь забытую», писал: «Первые четыре стиха этой сказки, по свидетельству г-на Смирдина, принадлежат Пушкину, удостоившему ее тщательного пересмотра». «Ни Смирдин, ни проживший еще 14 лет Ершов не оспорили сообщение Анненкова…», — заметил Лацис. Что же стояло за этим «тщательным пересмотром» ?
Наиболее вероятно, что Пушкин, «пересматривая» сказку, оставил в беловике, переписанном рукою Ершова, свою правку, и Смирдин, прекрасно знавший пушкинский почерк, эти поправки увидел. Однако главное для нас в этом свидетельстве Смирдина — не столько подтверждение «пересмотра», из которого никакого аргумента в пользу пушкинского авторства мы все равно извлечь не можем, сколько его свидетельство, что Пушкину принадлежат первые 4 строки сказки. Другими словами, эта запись Анненкова ценна не сама по себе, а как документальное подтверждение другой записи, имеющей место в бумагах Смирдина: