Тайна Пушкина. «Диплом рогоносца» и другие мистификации

Козаровецкий Владимир

…Невинный вымысел, уловка матерей, Чтобы избавиться от зрелых дочерей: Без мыслей матушка проронит два, три слова, Что дочка будто ей дарит рисунок новый; Едва льзя выпросить на диво посмотреть. Выносят наконец ландшафт или портрет, С восторгом все кричат: возможно ль, как вы скромны! — А, чай, работали художники наемны. Потом красавица захочет слух прельщать, — За фортепьяны; тут не смеют и дышать, Дивятся, ахают руке столь беглой, гибкой, Меж тем учитель ей подлаживает скрыпкой; Потом влюбленного как в сети завлекли, В загоне живопись, а инструмент в пыли.

Для 1815 года —

очень даже неплохо. И хотя стихи приведенного отрывка еще не так совершенны, как стихи «ГОРЯ ОТ УМА», в них уже чувствуется талант с характерными чертами, проявившимися в его главной комедии; вот из той же пьесы:

…Мне, право, кажется, что вы больны — в жару, Не сами ль ныне вы твердили поутру, Чтоб одевалась я нарядней, выезжала, Чтоб дарованьями не столь пренебрегала? По воле вашей я за это принялась, И вышло невпопад; — как угодить на вас?

И не напоминают ли нам до моментальной узнаваемости язык и приемы зрелого Грибоедова в стихах из написанной им сцены для комедии А. А. Шаховского «Своя семья, или Замужняя невеста» (1817):

Напротив, многим я обязана тому, Что столько времени жила в большом дому. Когда к француженкам поедем мы, бывало, Графине только бы купить что ни попало; А я тихохонько высматриваю все, Как там работают, кроят и то, и се, И выпрошу себе остатков, лоскуточков, Отрезочков от лент, матерьицы кусочков, И дома, запершись, крою себе, крою. Теперь же, верите ль, я что угодно шью, Вы не увидите на мне чужой работы — Вот ни на столько.

«ГОРЮ ОТ УМА» предшествовала огромная подготовительная работа. Но Грибоедов и после своей главной комедии не растерял таланта. Он мало прожил, безвременно погиб (Ершов же после первой публикации сказки прожил еще 35 лет), были уничтожены все его бумаги, сохранился лишь небольшой отрывок из драмы «ГРУЗИНСКАЯ НОЧЬ», не характерный для комедиографа; но даже нескольких строк из этого отрывка достаточно, чтобы понять, что его талант с «ГОРЕМ ОТ УМА» не кончился:

…Что мне твой гнев? Гроза твоей руки? Пылай, гори огнем несправедливой злобы… И кочет, если взять его птенца, Кричит, крылами бьет с свирепостью борца, Он похитителя зовет на бой неравный; А мне перед тобой не можно умолчать, — О сыне я скорблю: я человек, я мать… Где гром твой, власть твоя, о, Боже вседержавный!

Так же легко опровергаются и натужные попытки приводить в пример других «авторов одной книги» — И. Богдановича («Душенька»), Д. Дефо («Робинзон Крузо») или аббата Прево («Манон Леско»): их главные книги были написаны не первыми, в возрасте не менее 35 лет, и ни про одного из этих писателей нельзя сказать, что у него нет ничего стоящего, кроме этого главного произведения (как это имеет место в случае с Ершовым).

IV

В качестве подтверждения стихотворного таланта Ершова и, как следствие, его авторства «КОНЬКА-ГОРБУНКА» наши ершоведы приводят тот факт, что стихи Ершова в журналах «Библиотека для чтения» и «Современник» публиковались рядом с пушкинскими произведениями. Исходя из таких соображений, их следовало бы включать в хрестоматии русской поэзии; ну, что ж, рано или поздно Ершова все равно пришлось бы начать цитировать, иначе читатель так никогда и не поймет, о чем тут у нас идет речь. Итак, вот стихотворение Ершова, опубликованное «Библиотекой для чтения» рядом с отрывком из пушкинского «МЕДНОГО ВСАДНИКА» (чтобы никому не пришло в голову, что я занимаюсь подтасовкой, привожу стихотворение целиком):

МОЛОДОЙ ОРЕЛ Как во поле во широком Дуб высокий зеленел; Как на том дубу высоком Млад ясен орел сидел. Тот орел ли быстрокрылый Крылья мрачные сложил И к сырой земле уныло Ясны очи опустил. Как от дуба недалеко Речка быстрая течет, А

по речке по широкой Лебедь белая плывет. Шею выгнув горделиво, Хвост раскинув над водой, Лебедь белая игриво Струйку гонит за собой. «Что, орел мой быстрокрылый Крылья мочные сложил? Что к сырой земле уныло Ясны очи опустил? Аль не видишь: недалеко Речка быстрая течет, А по речке по широкой Лебедь белая плывет? Мочны ль крылья опустились? Клев ли крепкий ослабел? Сильны ль когти притупились? Взор ли ясный потемнел? Что с тобою, быстрокрылый? Не случилась ли беда?» Как возговорит уныло Млад ясен орел тогда: «Нет, я вижу: недалеко Речка быстрая течет, А по речке по широкой Лебедь белая плывет. Мочны крылья не стареют, Крепкий клев не ослабел, Сильны когти не тупеют, Ясный взор не потемнел. Но тоска, тоска-кручина Сердце молодца грызет, Опостыла мне чужбина, Край родной меня зовет. Там, в родном краю, приволье По поднебесью летать, В чистом поле, на раздолье, Буйный ветер обгонять. Там бураном вьются тучи; Там потоком лес шумит; Там дробится гром летучий В быстром беге о гранит. Там средь дня в выси далекой Тучи полночью висят; Там средь полночи глубокой Льды зарницами горят. Скоро ль, скоро ль я оставлю Чужеземные краи? Скоро ль, скоро ль я расправлю Крылья мочные мои? Я с знакомыми орлами Отдохну в родных лесах, Я взнесусь над облаками, Я сокроюсь в небесах».

Эти стихи написаны тем же размером, что и сказка, и опубликованы тогда же — через два месяца после публикации «Библиотекой для чтения» первой части «КОНЬКА-ГОРБУНКА», еще до выхода первого издания сказки. Куда же девались свобода и неархаичность слога, чуткость к русскому языку, позволившая автору сказки использовать в ней словарь, и по сегодня ничуть не состарившийся (я имею в виду первопечатную редакцию)? Куда девалось мастерство, вместо которого — сплошные глагольные рифмы да ершовские «перлы» вроде «как возговорит уныло» и «млад ясен орел», «крылья мрачные» и «игриво струйку гонит за собой», «крепкий клев не ослабел» и «ясен взор не потемнел», «мочны крылья не стареют» и «сильны когти не тупеют», «там бураном вьются тучи» и «там потоком лес шумит», «по поднебесью летать» и «тучи полночью висят», «Там средь полночи глубокой» и «чужеземные краи» ?

А вот начало стихотворения 1836 года «КОЛЬЦО С БИРЮЗОЮ», опубликованного Плетневым в «Современнике», уже после смерти Пушкина, в том же номере, где были опубликованы пушкинские «Галуб» и «Летопись села Горюхина»:

Камень милый, бирюзовый, Ненаглядный цвет очей! Ах, зачем, мой милый камень, Ты безвременно потуск?..

Полагаю, после публикации таких стихов авторитет Ершова «безвременно потуск».

«Впечатление такое, — писал Александр Лацис, — что ни в чем худом не повинный человек попал в ложное положение. Он считал своей обязанностью поддерживать свалившуюся на него репутацию. Многие жанры перепробовал, ни на чем определенном не остановился. Когда старался сочинить что-либо шутливое, взамен остроумия получались вымученные, нарочитые колкости. Когда же нельзя было не отозваться на высокую тему — появлялось нечто выспреннее. Разве не таковы заключительные строки напечатанного в 1837 году стихотворения, посвященного кончине Пушкина? (Стихотворение „КТО ОН?“, также опубликованное Плетневым в „Современнике“, в номере, изданном по смерти Пушкина, „в пользу семейства его“. — В. К.)