Тайна Ребекки
Шрифт:
Я обняла Тома, и, когда Ник подошел ближе, я обняла и его.
– Кольцо, кольцо! – воскликнул Ник, который воспринял мое объятие как добрый знак. – Быстрее. Еще минут десять, и волны полностью закроют скалы.
Мы побежали по помосту, а потом перебрались на скалы: Том впереди, а мы с Николасом за ним.
– Я вижу, что Том все сказал. Ты не огорчена? – спросил Осмонд, глядя на меня своими синими глазами.
– Нет. Из-за чего?
– Большинство так ведут себя. Это считается неприличным, очевидно. – Он запнулся, глядя на Тома, шедшего впереди нас. – Я всегда любил его, с первой минуты нашего знакомства. И я уверен, что моя жена знала это, хотя я никогда не признавался ей в своих чувствах. Как и Тому. Я не такой отважный, как он. В этом между нами большая разница. Я привык скрывать, кто я есть, и считал, что, женившись, смогу переделать себя, стать таким, каким меня хотят видеть другие. И я пытался…
Он снова помедлил, а потом лицо его озарилось.
– А потом Том написал мне и спросил, не хочу ли я поехать вместе с ним в Бретань. И как только я распечатал письмо, то сразу понял, о чем он на самом деле меня спрашивает. Он предоставлял мне возможность понять себя. И я дал себе слово, что больше никогда не стану лгать себе. Я сделал выбор.
– Идемте, – позвал нас Том, успевший добраться до скал. Осмонд положил мне руку на плечо и заглянул в глаза:
– Ты огорчилась? Ты все еще любишь его?
– Не знаю, – ответила я, и когда честно призналась, то поняла, что это правда. – Мне казалось, что я была в него влюблена. До этого я только однажды влюблялась, так что, быть может, я не очень хороший судья самой себе. Том вел себя безукоризненно, но остановиться не так просто. Теперь, быть может, это будет намного легче. И я справлюсь. Чахнуть от тоски я не собираюсь, обещаю…
– Чахнуть от тоски не самое лучшее, что можно придумать, – ответил Осмонд, улыбнувшись. – Я наблюдал за тобой во время ленча, и мне показалось, что утешение находится совсем рядом. Идем, Элли.
И, обняв меня за плечи, он повел меня к скалам. А я думала над словом «утешение». Перепрыгивая с камня на камень, мы отошли как можно дальше от берега и остановились возле Тома. Он достал из кармана тоненькое колечко Ребекки.
Течение, обогнув мыс, устремлялось в океан. Позади нас кипели и бушевали, ударяясь о скалы, волны, которые стремились обрести свободу. Там разбилась яхта «Я вернусь», оттуда до Ребекки доносилось пение сирен…
Над нами кружились и кричали чайки. И полуразрушенное здание Мэндерли темнело среди деревьев. Солоноватый ветер дул нам в лицо, и все пахло свежестью и дышало обновлением. Я отодвинулась немного в сторону от Тома и Никки. Сорок лет назад Ребекка впервые пришла сюда и заговорила на языке этих вод, ветра и деревьев.
Колечко сверкнуло в руках Тома, и я подумала о том, кто ей подарил его, когда и что оно значило для нее. И попыталась впитать всю ее храбрость, целеустремленность, готовность все начать сначала…
Вода еще ближе подступила к скалам. Том подбросил колечко как можно выше вверх, оно сверкнуло в последний раз и скрылось в голубовато-зеленых волнах. И я решила, что больше не должна приходить сюда, с этим покончено.
На обратном пути нам пришлось делать более рискованные прыжки – над водой торчали только самые гребешки скал. Когда мы дошли до машины, жара спала. Том и Ник довезли меня до Керрита и остановились у домика сестер Бриггс. Молодые люди зашли попрощаться с Элинор и Джоселин, а я, довольная тем, что могу побыть одна, отправилась пешком через городок и холмы к «Соснам». У меня не было никакого предчувствия, что вскоре случится, хотя представляла я себе этот момент много раз.
Глядя на цветущие кусты роз, я пыталась впитать в себя все, что видела. Мне надо было отказаться от Тома, и это было очень трудно. Маленькие лодочки внизу покачивались на волнах, и я позволила своему воображению представить будущее, которое еще выглядело туманным и неопределенным, но я знала, что за линией горизонта открываются новые дали. Я смотрела на трепещущий океан и вдруг поняла, что кто-то зовет меня по имени. Я подняла глаза и увидела, что Роза стоит у ворот «Сосен», ее лицо побелело от волнения:
– Элли, Элли! – кричала она. – Скорее!..
Я взбежала на холм, промчалась по садовой дорожке, мимо роз, между пальмой и араукарией к двум фигурам, застывшим в странных позах в дальнем конце сада. Фрэнсис Латимер стоял на коленях у каменной стены. Отец лежал на земле, прислонившись к стене, и его лицо… его лицо совершенно переменилось.
Я не могла вымолвить ни слова, не могла закричать. Упав на колени, я обняла отца. Его глаза все еще были открыты, он еще дышал, хотя с трудом. И я знала, что он ощутил, что я рядом с ним, и, мне кажется, почувствовал мое прикосновение, хотя по его лицу было видно, что он отправился в путешествие, откуда никто не возвращается и куда я не могла последовать за ним.
Отец уже видел, что приближается к месту назначения, и это путешествие отнимало остаток сил и энергии, требовало от него все внимание. Поэтому он не смотрел на меня. Но все равно я знала – он почувствовал мое присутствие, и это облегчило ему последний переход. Напряженное усилие прошло, рука дернулась и затихла в моей руке. С его губ сорвалось какое-то слово – наверное, мое имя, но ему не удалось внятно выговорить его.
Потом он вздохнул и успокоился в моих объятиях. Я ждала, когда отец снова заговорит, потому что знала, он должен заговорить, потому что это было очень важно. Поток любви, переполнявший мое сердце, был таким мощным, что он мог оживить его, и я еще крепче обняла отца и попробовала направить этот поток в него. Я видела, что он заснул, и не могла понять, почему он заснул с открытыми глазами. А потом Фрэнсис осторожно положил мне руку на плечо и сказал:
– Все кончено. Он ушел, Элли…
– Нет, – сказала я. – Ты ошибаешься.
Он не ошибся, но это произошло так тихо, что я не могла ощутить, когда отец переступил заветный порог. Между одним вдохом и выдохом, пока я обнимала его, он ушел навсегда. Я не могла понять этого, пока Роза, которая все это время держала дверь закрытой, не выпустила тень моего отца. Его безмолвного друга. И Баркер залаял. Впервые в жизни.
Это произошло три месяца назад. Погода все еще остается теплой, но я уже начинаю ощущать ароматы осени по утрам.
Я приучилась жить одна, без отца. Никаких открытий больше не произошло после его смерти, никаких спрятанных писем, никаких документов, которые могли бы ответить на мои вопросы или устранить чувство неопределенности. И я была даже рада этому. Горе помогло мне осознать, что неопределенность, недосказанность несут в себе больше правды. После утраты отца и вся история Ребекки утратила смысл, но осталось ее влияние.
После похорон пришло много писем от людей, знавших отца. Иной раз я узнавала человека, которого они описывали, но чаще всего нет. Но я уже подготовилась к этому, пока занималась изучением истории жизни Ребекки, следов, оставленных ею в людской памяти.