Тайна Ребекки
Шрифт:
Ни то и ни другое. Ничтожество с душой, застегнутой на все пуговицы. Как она, несчастная, ухитряется дышать? Я не заходила с ним слишком далеко, все было так невинно, как у школьников: вздохи, взгляды и пара записок. Но он настолько серьезно отнесся к самому себе, что тотчас отправился к Максу, признался в прегрешении и попросил отставку. Какое прегрешение? Что за самомнение? Конечно, Макс не подписал бумагу, и Фрэнк остался. Но я высмеяла его за то, что он слишком серьезно отнесся к легкому флирту, и он никогда не простил мне этого.
Проходя мимо конторы, я вдруг подумала: а что, если они там обсуждают не проценты от залогов, а строят заговор против меня?
Но что, если они продумывали, как устроить несчастный случай? В таком случае Максу понадобится Фрэнк, который помог бы ему спрятать концы в воду. Поскольку мой друг Артур Джулиан – полицейский судья, и он проведет тщательное расследование, он это так не оставит. Вот почему Максу нужен человек, который прикроет его, утаит правду. Не исключено, что именно сейчас они обсуждают подробности.
Придвинувшись ближе к окну, я замерла. Слов мне не удалось разобрать, но меня вдруг потрясло, что я подслушиваю. Каким образом мы с Максом докатились до этого? С чего все началось? Нельзя ли все изменить и начать сначала?
Я успела привыкнуть к ненависти, но сегодня мне стало не по себе. И хотя я попыталась вернуть себе мужество и решительность, но иной раз мне не всегда удается справиться со своими чувствами. Страшная боль внизу живота пронзила меня, я была уверена, что сейчас у меня начнется кровотечение.
Забыв обо всем на свете, я с трудом добралась до своего домика, моя любовь, на свой защищенный клочок земли. К счастью, оказалось, что крови нет. Боль прошла, стало намного лучше, силы вновь вернулись ко мне. И меня уже ничуть не трогала мысль об их заговоре. Стоит мне только сказать о том, что я беременна, что я ношу ребенка, и у них уже не поднимется на меня рука. Они не посмеют причинить мне вреда. Беременная женщина – святее всех святых.
Теперь я защищена волшебной силой. Какое это чудо природы – дитя!
Сегодня я решила описать тебе, что произошло семь лет назад, перед самой войной. Такого жаркого лета никто не мог припомнить. Наша труппа переезжала из города в город по всей Англии. Маккендрику присвоили рыцарское звание, но оно не могло обеспечить нужного количества зрителей. Он постарел, многие наши лучшие актеры покинули труппу, и наши постановки заметно поблекли. Сборы были так малы, что мы все согласились на то, чтобы нам урезали плату.
К тому моменту, когда мы добрались до Плимута, шел уже первый месяц войны. Многие считали, что к Рождеству она должна закончиться. Предварительная продажа билетов и здесь показала, что выручка будет невысокой. Но Маккендрик все еще верил в свою звезду. И решился дать «Генриха V», поскольку надеялся, что пьеса несет необходимый заряд патриотизма. Но даже эта постановка, в которой англичане выступают победителями в войне, не дала сборов.
– Ну что ж, – объявил Маккендрик, – тогда мы поставим на субботу «Отелло». Трехсотое выступление в этой роли – вот увидишь, мы поразим их, милочка…
Несмотря на всю свою непрактичность, Маккендрик понимал, что его толстая стареющая жена не подходит для роли Джульетты или Розалинды. В «Генрихе V» моя мама играла французскую принцессу Екатерину, но это была отнюдь не главная роль. Но даже и этот эпизод ей позволили играть по той причине, что она великолепно говорила по-французски, даже миссис Маккендрик пришлось признать, что лучше моей мамы никого не найти.
И вот глава нашей труппы решил, что в «Отелло» прелестную златоволосую Дездемону должна сыграть моя мама. И ее имя появилось на афишах до того, как он сообщил о своем решении жене. Когда я увидела выражение злости, ревности и зависти в ее глазах в ту минуту, то поняла, что не миновать беды. «Заболела? – услышала я ее яростный шепот, когда она разговаривала с нашей костюмершей. – У меня немного першит в горле, из-за чего я охрипла, но это скоро пройдет. Нет, заболела не я, а ее высочество! Прошу тебя, Клара, если ее милость будет выступать, достань то платье из зеленой парчи».
Летом с мамой происходило что-то непонятное. Она стала нервной и вспыльчивой, потеряла аппетит, хотя вес ее продолжал увеличиваться. И парчовое платье Кэтрин стало ей тесным. И почему-то она все время раздражалась на нашего Орландо Стефенса, который играл Кассио. Со мной она не делилась, я вошла в переходный возраст, и маму это тоже раздражало. Одеваться она стала в другой комнате. И Клара, которая помогала мне бинтовать грудь, когда я выступала в роли мальчиков, сказала: «Когда ты выбросишь красный флаг, приходи ко мне, я объясню тебе, что надо делать. Это скоро произойдет. Ты станешь взрослой».
Я понятия не имела, что означает «выбросить красный флаг», и мама тоже не объяснила мне, но я знала, что красное – это что-то опасное. Меня сердило то, что у меня появились груди. Если они станут больше, то мне придется навсегда распрощаться с ролями принцев. Что мне тогда делать? Мне нравились мои обреченные принцы: я училась у них умирать. Я часто умирала на сцене, и умирала очень красиво, как уверяли меня все.
Когда мама узнала, что ей придется играть Дездемону, ее настроение переменилось в одну секунду. Глаза снова сияли, брови больше не хмурились. Она стала прежней – такой, какой я ее любила и восхищалась. И я тотчас забыла и про свои бинты, и про свое беспокойство о завтрашнем дне. Мы вместе с ней повторяли слова ее роли и пели «Песнь ивы» душным вечером в Плимуте. «У нее предчувствие, что она умрет, тебе так не кажется, мама? – спросила я, мама нахмурилась, посмотрела на море и ответила. – Возможно, Бекка. Может быть, моя дорогая».
И я смотрела, как умирает моя мама: снова и снова. Откинувшись на спинку шезлонга, мы вслух размышляли, как именно это мог сделать ревнивый муж: задавить подушкой или задушить ее собственными руками? Шекспир не оставил ремарки. И мама почему-то решила, что он должен набросить на Дездемону подушку.
– Куда лучше ложиться головой, Бекка, в эту сторону или в ту?
Почему-то Дездемона должна произносить свой монолог после того, как публика считала, что она уже умерла, что замолкла навеки. И этот монолог беспокоил маму. Она считала, что сначала надо сделать какой-то выразительный жест, затем резко подняться. «Это будет настоящей игрой! И моя Дездемона должна закричать. Она не будет покорной. Ее всегда играли неправильно, Бекка. Ведь эта молодая женщина пошла против воли отца и сбежала с мавром. Она сильна духом, это не покорная овечка – и за это мавр полюбил ее. Поэтому перед смертью она должна сопротивляться».