Тайна реки Медной
Шрифт:
— Русские приходят сюда не впервые, — сказал вождь. — Случается, они подолгу живут в наших краях. Эти люди очень спешили к фактории и пробыли у нас только одну ночь. Они собираются зимовать на фактории и спешили потому, что опасались, как бы река не стала.
— А может быть они опасались твоих воинов? — насторожённо спросил Хайли.
Индеец покачал косматой головой.
— Моих людей им нечего было опасаться. Русские отлично знают, что племя «воронов» охотно вело с ними торговлю. Кроме того, я не могу припомнить случая, чтобы русские вступали в споры с моими людьми.
Боб Хайли чуть приметно усмехнулся.
— Отважный
Вождь быстро и пристально взглянул на американца.
— Я не просил их о дружбе. Просто они не причинили нам зла. Когда они уходили, их молодой и весёлый начальник подарил мне пачку табаку, пачку чаю и ещё пачку сахару, большую трубку и новый нож. Он ничего не взял взамен, кроме двух или трех соленых рыб. И табак, и чай, и сахар очень хороши, но я берег все это для больного сына.
— Однако сын твой не выздоровел ни от табака, ни от чая?
— Нет, — произнёс Инхаглик печально, — ему становилось все хуже. Могло бы случиться плохое, если бы ты не пришёл.
В минуты затруднений на своём извилистом пути авантюриста Боб Хайли умел мгновенно принимать решения, не считаясь со степенью риска. Стараясь казаться очень заинтересованным, он спросил:
— Значит, после того, как ушли русские, твоему сыну стало ещё хуже?
— Да, так было, — подтвердил Инхаглик.
— И ему стало хуже после того, как он пил русский чай и курил их табак?
— Но я уже сказал, что этот табак и чай очень хороши…
— А у тебя осталось, друг мой, хотя бы немного русского сахару, чаю или табаку?
— Немного найдётся, — сказал индеец. — Только очень немного…
Хайли медленно встал и произнёс торжественно:
— Я должен видеть эти продукты. Когда я лечил твоего сына, я понял, что он отравлен. Я — доктор, и яды не представляют для меня секрета. Покажи мне эти продукты, и тайна болезни сына будет раскрыта.
Инхаглик растерянно развёл руками. Слова Хайли озадачили его и взволновали.
— Но ведь я сам пил русский чай и курил русский табак! Почему же я не отравился?
Хайли вздохнул и усмехнулся:
— Если бы ты тоже был доктором, ты не задал бы мне такого вопроса. Разве можно сравнить закалённое сердце старого воина с нежным сердцем юноши, почти ребёнка? Прикажи принести в мою хижину эти русские продукты и утром ты получишь ответ. Возможно мои подозрения напрасны, и тебе не следует ссориться с русскими людьми. Возможно, твой сын отравился рыбой, печенью оленя или корнями трав. Утром ты получишь ответ и сможешь в дальнейшем избежать большого горя.
— Ты очень мудр, добр и проницателен, — негромко вымолвил индеец, поражённый страшной догадкой доктора. — Можешь мне верить, я не останусь перед тобой в долгу.
Хайли сказал, что будет изучать продукты с помощью огня и света до самого утра и что для этого ему необходимы полная тишина и одиночество.
Оставшись в хижине один, он достал из потайного кармана в рюкзаке маленький тёмный флакончик с еле приметной надписью на этикетке: «Смертельно. Кураре».
Выполнив свой замысел, Боб Хайли из предосторожности спрятал флакон не в рюкзак, а засунул его в щель в бревенчатой стене хижины.
Ещё
Серебренников отлично знал, какая суровая предстоит им дорога, и, помня, что дружба в отряде решает успех всего предприятия, решил не пользоваться никакими предпочтениями перед другими. На привалах он вместе с промышленниками рубил дрова, разводил костёр, строил шалаш, кашеварил, а в пути, на быстринах, прыгал с байдары в ледяную воду и наравне со всеми тянул бечеву.
Бурная порожистая река стремительно неслась к океану, дыбила мутные волны, кружила обломки льдин. Эти льдины были вестниками близкой зимы, хотя шла только вторая половина августа. Близость зимы, несменявшийся северный ветер и непрерывный промозглый дождь, грозные водовороты — все это не предвещало исследователям удачи. За долгие дни надрывной борьбы с рекой им удалось пройти лишь несколько десятков километров. Но Серебренников не терял ни уверенности, ни свойственного ему бодрого расположения духа. Где-то далеко впереди, у слияния Медной с рекой Щечитна, находилась русская фактория. Штурман уверял спутников, что до фактории осталось два-три дня пути, радовался каждому пройденному порогу, а когда на отдельных участках реки течение позволяло идти на вёслах, он заранее торжествовал победу. Этот неутомимый человек жил ненасытной жаждой открытий. Проводники не переставали удивляться молодому начальнику: почему он был рад какому-то безвестному утёсу, притоку реки или повороту её русла? Зачем он отмечал все это на бумаге?
Насколько удивляли проводников эти непонятные для них поступки начальника отряда, настолько располагала и привязывала его доброта. Он не делал ни малейшего различия между своими, русскими, и этими двумя индейцами: часто сменял их на вёслах, в ночном карауле, поровну делил с ними табак и сухари…
Они стали называть его другом. Это слово как будто спаяло их с русским начальником. Индейцы сказали Серебренникову, что останутся с ним на зимовку, а весной пойдут в самые верховья реки.
Когда за излучиной Медной показалось бревенчатое селение «воронов» и штурман заметил, что теперь, наконец-то, отряд хорошо отдохнёт, старший проводник, уже успевший принять в дороге русское имя Анатолий, вымолвил с опаской:
— «Вороны» часто не ладят со своими соседями…
— И что же? — возразил штурман. — Мы не соседи. Мы — гости.
— «Воронам» очень нужно оружие. Они не захотят ни одежды, ни провизии, ни байдар. Но им нужно оружие, а у нас такие хорошие ружья…
Серебренников насторожился:
— Ты думаешь, они решатся напасть?
— Я не знаю, — отозвался проводник. — Я пойду в разведку…
— А если они тебя задержат?
Индеец задумался, глубоко вздохнул:
— Тогда вы пойдёте дальше… Без меня. Ещё не вся река лежит на твоей бумаге…