Тайна реки Семужьей
Шрифт:
Хозяева довольно переглянулись. Сам того не подозревая, Федя дал высокую оценку картошке, выросшей в тундре.
Саамы оказались вовсе не такими молчаливыми, как в первые минуты знакомства. Оживленно расспрашивали они нового человека: что хорошего в поселковом магазине? Какое кино показывали в клубе? Скоро ли приедет в тундру поселковая самодеятельность или, как громко называли ее пастухи, «ваши артисты»?
— В поселке жить хорошо! — вздохнул Яша. — Весело! А мы, пастухи, живем по старинке. В куваксе!
— Кто тебя, держит в куваксе? — недовольно заметил Прохор Петрович. — После армии работал
— Кабы к нашим олешкам да шахтерский клуб! Вот тогда бы жизнь была! — добродушно отшутился Яша. — А летом даже хорошо жить в куваксе — воздуха много, потолок высокий. — И он показал рукой на отверстие в куполе, где виднелось ясное синее небо.
Слушая чистую русскую речь пастухов, Федя испытывал странное ощущение, будто окружают его не саамы, а такие же, как и он сам, русские люди. Правда, правильное русское произношение Яши объяснялось просто: парень кончил семилетку, служил в армии, трудился в шахте. Прохор Петрович, видимо, тоже успел повидать свет.
Но старый Каллуст! В каждом движении его чувствовался житель тундры, для которого все в куваксе привычно и удобно. И тем не менее он говорил по-русски свободно, лишь изредка, сам того не замечая, вставлял саамское слово или фразу. Только лица собеседников выдавали их — широкие, смуглые — да прямые черные волосы.
Теперь, когда дым уходил вверх, Федя смог осмотреть скромное пастушье жилье. Немногим отличалось оно от кочевых жилищ, какие ставили саамы в тундре в давние годы. Посередине куваксы пылал костер; подвешенный на обугленной рогульке, грелся огромный закопченный чайник. Несколько поодаль от него поджаривались вкусно пахнувшие куски оленины — они были наколоты на острые концы хворостин, воткнутых в землю. На вколоченных в жерди гвоздях висели сплетенные из сыромятных ремешков арканы, часы-ходики и запасная упряжь. Рядом сушилась одежда…
И тут же — приметы нового времени, нового, советского быта: в глубине куваксы, на невысокой полочке, лежали стопкой книги и газеты, поблескивал лаком радиоприемник; на особой подставке, пристроенной подальше от огня, стоял бережно прикрытый полотенцем патефон.
Яша перехватил взгляд Феди и понял его по-своему. Деловито отложил он в сторону жареное оленье ребро. Желая угодить гостю, а быть может, и удивить его, Яша достал патефон, пристроил его на ровном месте.
И вдруг в куваксе загрохотал могучий бас Шаляпина:
Жил, был король Когда-то, При нем блоха Жила…На смену шаляпинскому басу пришел далекий жаркий голос Рашида Бейбутова, картавый говорок Ива Монтана, вкрадчивый голос Клавдии Шульженко.
Радушные хозяева увлеклись и не сразу заметили, что гость… заснул сидя. Яша продолжал менять пластинки, пода его не остановил Прохор Петрович, показав на спящего Федю. Вдвоем они устроили гостя поудобнее: подложили под голову подушку, стащили сапоги.
— Здоров парень спать! — восхищенно произнес Яша. — Спит, как медведь. Только лапу не сосет.
— Медведю тоже отдохнуть надо, — заметил Прохор Петрович.
Он остановил кричащий патефон и кивнул на гостя:
—
Яша вынес из куваксы дымящие головешки. Костер был уже не нужен.
Но Феде не мешали ни патефон, ни сдержанный говор пастухов, собиравшихся сходить проверить стадо. Он спал крепким сном.
Глава четырнадцатая
ВАСЬКА КАЛАБУХОВ
После дерзкого побега Феди поведение Сазонова заметно изменилось. Держался он по-прежнему властно, разговаривал с задержанными повелительно, командным языком. Но в отношениях его к Наташе и Володе появилось нечто новое, похожее на заботу. На привале он поинтересовался, не натерла ли Наташа ноги. Напомнил, что, отдыхая, следует разуться, а заодно предупредил ее и Володю, как уберечься в пути от простуды.
Пробовал вмешаться в беседу и Барбос. Но Наташа даже и головы не повернула в его сторону. Барбос вызывал у девушки отвращение, и она не считала нужным скрывать это. Зато третий конвоир оказался неприметен не только внешне. Он шел последним, равномерно, в такт каждому своему шагу покачивая головой, как лошадь. За всю дорогу Наташа и Володя так и не услышали его голоса, за что и прозвали его Немым.
Небольшая группа по-прежнему двигалась западным склоном горы. Пропасть, разделявшая две горные гряды, становилась все шире, постепенно перешла в глубокую лощину с пологими скатами. Карниз слился со склоном. Уже не так дик и неприступен был и противоположный кряж. Очертания его становились все округлее, мягче. А дальше две вершины будто стукнулись каменными лбами и разошлись, оставив между собой узкий проход в сторону ручья и поселка.
Несколько раз уже Наташа выразительно смотрела на Сазонова. Но тот упорно продолжал вести группу на север.
— Здесь можно свернуть к ручью, — не выдержала Наташа и показала посохом через лощину. — Удобное место.
— А что там дальше, — усмехнулся Сазонов, — за удобным местом? Ты же не знаешь?
— Нет.
— То-то! — В голосе Сазонова прозвучали покровительственные нотки. — Болото там непролазное. Топь!
Лощина раздвоилась, обтекая врезавшийся в нее клином гранитный массив. Сазонов свернул вправо и повел свою группу узким руслом, промытым талыми водами. На дне его еле слышно звенел укрытый камнями ручеек. Неширокое русло стиснули причудливо изломанные оклады, меж которыми робко жались кусты ивы и остро пахнущего багульника…
Наташа нащупала в кармане клочок серебряной обертки от плавленого сыра, расправила ее на ладони и бросила себе под ноги. Барбос заметил это. Подобрав обертку, он прибавил шагу и нагнал Наташу. На глазах у нее он смял обертку короткими толстыми пальцами и положил в карман.
Все это Барбос проделал молча, посматривая сбоку на девушку своими тусклыми, неживыми глазами. Промолчала и Наташа. Будто случайно выбросила она завалявшуюся в кармане обертку и больше ее ничего не интересовало.
Неудачная попытка не остановила девушку. Наташа была уверена, что Федя жив, ищет их. Надо было помочь ему — оставить за собой приметный след. Девушка терпеливо выжидала. И когда Барбос заговорил с Сазоновым, она вырвала из блокнота листок и обронила его.