Тайна Санта-Виттории
Шрифт:
— Как представитель германского народа и германской нации заявляю вам, что мы польщены этой честью, — сказал капитан фон Прум.
— Ничего, парни из Сопротивления еще поймают этого Бомболини, — заметил Стомпинетти. — Ну что это за итальянец! Уж пусть бы лучше вышел на площадь и поцеловал себя в зад!
— Обожди, — сказали ему те, кто стоял ближе. — Не спеши. Он знает, что делает.
Месса продолжалась недолго. Полента никогда не был сторонником долгих богослужений. Он считал, что если господь захочет спуститься с небес и благословить виноград и вино, то он это сделает независимо от того, сколько времени люди простоят на коленях — час или десять минут. В результате месса окончилась через четверть часа.
* «С нами бог» (нем.).
Выходя из храма святой Марии, все увидели статую, которая стояла на большой открытой повозке, увешанная гроздьями черного и белого винограда, увитая лозами, одетая тысячью виноградных листьев, слегка шелестевших под утренним ветерком. А скоро, надеялся падре Полента, ее увесят еще и лирами и, может, даже долларами и чеками Американского банка.
— Это символ нашего урожая, — сказал Бомболини фон Пруму.
— Мы склоняем перед ним голову, — заметил немец на паперти был установлен на двух винных бочка: большой гроб из черного дерева.
— Вот первая из наших традиций, — сказал мэр. В этом гробу лежит тело старого года. Мы уничтожаем старый год, чтобы мог родиться новый и начать свою жизнь.
— Очень красиво, — сказал фон Прум. — Очень символично.
— Не соблаговолите ли вы и ваши люди постоять в почетном карауле?
— Сочтем за честь.
Никакая это была не древняя традиция. Священник, служивший здесь до Поленты, видел такой обряд в другом городе и заимствовал его. Из церкви тянут проволоку. Она спускается вниз по ступеням паперти и через отверстие уходит в гроб. По причинам, объяснения которых мы уже не помним, белую голубку привязывают к этой проволоке и сажают в гроб. В положенное время, по сигналу, птица вылетает из проделанного в гробу отверстия, тянет за собой другую проволочку, привязанную к взрывчатке, и та взрывается, расщепляя гроб на куски.
Немцы заняли места по бокам гроба: солдаты — по трое с каждой стороны, фон Прум и ефрейтор с фельдфебелем — впереди.
— Старик скончался, — объявил Полента с порога церкви. — Новый год, — возвестил он (и голубка выпорхнула, потянув за собой проволоку, привязанную к ее малиновой лапке), — родился!..
Последние слова священник обычно резко выкрикивает, и порой голубка вторит ему, но на этот раз она молчала. А взрыв был такой же громкий и сокрушительный, как всегда. Куски гроба взметнулись высоко в воздух и разлетелись по всей площади. При этом повалил такой густой дым, что с середины площади уже не видно было храма. Когда дым наконец рассеялся, мы обнаружили, что немцы — все девять немцев — лежат плашмя на камнях среди воловьего навоза; двое или трое из них, должно быть лучше натренированные, мгновенно вскочили на одно колено и, схватив винтовки, прицелились в народ. Тут площадь огласило громовое, оглушительное «ура» — это означало, что festa * началась.
Какие-то люди подбежали к солдатам, чтобы помочь им подняться, и принялись счищать с них навоз и вар, впрочем безуспешно. Бомболини сказал что-то капитану, тот улыбнулся и похлопал его по спине, но из-за грохота, стоявшего в ушах, никто не слышал, что он сказал.
В центре площади, у фонтана, за ночь соорудили помост; на нем стояла первая из бочек с вином, а у бочки стоял Старая Лоза. Вид у него был такой же, как всегда — точно его сейчас приговорят к смерти и он сквозь помост провалится прямо в преисподнюю. Падре Полента прочел молитву. И тогда девочка в белом платье, какое надевают к первому причастию, взяла медную мерку, отвернула кран у бочки и стала наполнять мерку вином, а когда та наполнилась, протянула ее Старой Лозе. В такую минуту в Санта-Виттории все смолкает. Даже животные, которые, как и мы, живут этим вином, словно понимают, что происходит, и не издают ни звука. Старая Лоза взял мерку и стал переливать из нее молодое вино в большой хрустальный бокал, потом высоко поднял его над головой, подобно тому как священник поднимает потир, приступая к причастию, и повернулся на все четыре стороны.
— Vino nero, — возвестил Старая Лоза. — Черное вино, хорошее.
Толпа взревела, но не очень громко. Оно, конечно, хорошо, что вино черное, но это еще далеко не все.
Затем Старая Лоза поднес бокал к губам, и толпа подалась вперед, потому что люди хотели не только увидеть, но и услышать, как вино прополощет ему рот, как он поцелует его губами и языком, а потом выплюнет, — толпа подалась вперед и застыла.
* Празднество (итал.).
И тут все поняли, что вино хорошее. Это было видно по красному лицу Старой Лозы. Теперь важно было узнать, насколько оно хорошее.
— Frizzantino! — крикнул старик.
Вот тут толпа взревела по-настоящему — почти так же громко, как в тот день, когда народ приветствовал Бомболини!
— Живое вино! — возвестил Старая Лоза. — Так и пляшет. — Он отхлебнул еще и на этот раз проглотил. — Терпкое.
— Дай нам, дай нам! — кричали люди.
Множество рук потянулось к бокалу с вином, но Старая Лоза не выпускал его.
— Свежее, как воздух! — выкрикнул он. — А глотнешь — точно солнце взошло на небе. — Никогда еще Старая Лоза не говорил так о вине. Он сообщил народу, что вино густое и в то же время легкое, что оно ароматное, но не слишком сладкое, а букет у него такой, что ума лишиться можно.
— Хорошее вино, — сказал он. Это был первый из желанных отзывов.
— Отличное вино.
Крики одобрения зазвучали громче. Все ждали, наградит ли он вино третьей, самой высшей похвалой, которую дают в редчайших случаях.
— Слишком хорошее для простых смертных, — сказал Старая Лоза. И высоко поднял бокал, как бы в честь богов, с которыми он один был на короткой ноге. — Мы с вами получили такое вино, какое только святым пить впору.
На площади стояла тишина — все молчали, охваченные священным трепетом, ибо такие слова не требуют возгласов одобрения.
По традиции старший член каждой семьи выступает вперед с меркой, ее наполняют из бочки, и вино несут домой. Там его пригубят, распробуют, а потом разопьют все вместе — и старые и малые. Когда все семьи получат свое вино, духовой оркестр Сан-Марко разражается веселой песней, которую поют в горах к югу от здешних мест; это значит, что время немого поклонения вину прошло, и площадь снова заполняется гулом.
— Мы намерены оказать вам величайшую честь! — крикнул Бомболини, пригнувшись к уху фон Прума. — Ни одному чужеземцу никогда еще не разрешалось такое. Вам дозволено будет нести статую святой Марии.
Из местных жителей формируют команды, которые поочередно несут статую; это считается большой честью. Команды эти состоят из восьми человек, и каждый год выделяют три такие команды. Впереди идет Полента, за ним несут статую сначала вокруг Народной площади, потом вниз по Корсо Кавур, через Толстые ворота и дальше в виноградники. По пути священник благословляет двери и окна, а на виноградниках благословляет последние гроздья, оставшиеся после сбора урожая, и корни лоз, чтобы они дали на будущий год хороший урожай. Статуя не тяжелая, но дорога длинная, и в жаркий день эта работенка под силу только могучим людям. А для многих этот обряд выливается в сущее наказание. Но тем самым люди как бы говорят богу: «Я потею для тебя, а уж ты попотей для меня». К тому же наша статуя — самая уродливая во всей Италии, а может быть, и во всем мире. Лет сто тому назад ее вылепили из воска в Монтефальконе, потом покрыли гипсом и покрасили дешевой краской; отряженные за ней носильщики по пути назад остановились в придорожном трактире, чтобы выпить вина, а статую оставили на улице под солнцем и дождем — краска на ней облупилась, гипс размяк, и она почернела. Люди ужаснулись, увидев ее.