Тайна серебряного гусара

Елькина Марина Валерьевна

Петр Романович достал из кармана большой платок и вытер пот со лба.

— Я знал, что там впереди был провал. Зимой я сбрасывал туда снег с крыши… Я увидел, что Псих бежит к провалу, я хотел ему крикнуть, но не успел… Псих полетел вниз с диким, каким-то звериным криком, который, по счастью, заглушили толстые стены дома и арки.

— Илюшка слышал крик, — вспомнил Генка. — Он записал, что кричали коты.

— Да. Верно. Потом, на следствии, никто не обратил внимания на эту запись. Когда меня арестовали, я ничего не сказал про Психа. И про гусара не сказал. Психа искали.

Милиция, психиатрия, и никто, кроме меня, все эти годы не знал, куда он делся. А я боялся говорить, меня могли обвинить не только в краже, но и в убийстве человека.

— Но вы же не убивали его! — закричал Димка.

Петр Романович посмотрел на него исподлобья:

— Никто бы не стал в этом разбираться. А никаких доказательств невиновности у меня не было…

В комнате повисло молчание, глухое и неловкое. Прервал его Кирилл Леонидович:

— Почему же вы вспомнили об этом теперь, через тридцать лет?

— Скажите спасибо вашей старухе, — как-то зло вырвалось у Преснова. — Она привязалась к следователю с этим гусаром, и если бы вы знали, сколько нервов и сил стоили мне допросы и очные ставки с вопросами о сумочке! Я отбрыкивался, как мог. Мне нельзя было сознаться в краже гусара, потому что я не смог бы объяснить, куда дел его, — иначе пришлось бы говорить о Психе. Мне дали два года. После приговора старуха встала и крикнула мне: «Это ты взял гусара! Я знаю! Будь проклят!»… Что уж ей в том гусаре было?

— Это был подарок жениха, погибшего на Первой мировой войне, — тихо ответил Кирилл Леонидович.

Преснов замолчал и так же тихо потом произнес:

— Тогда понятно… Я отсидел, вышел, еще через пару лет женился и уехал с женой в соседний город. Там я устроился механиком и проработал двадцать лет. Я был счастлив. У нас родился Олежка. А год назад моя жена умерла… — Петр Романович судорожно глотнул воздух. — Я вернулся с сыном сюда. Тяжело стало вдвоем… Олежке всего одиннадцать… Но все бы ничего, справились бы, да месяц назад сын тяжело заболел. Его положили в больницу, и врачи сказали, что положение серьезное, что… что он может умереть. Понимаете?! Умереть! Больница та, что от вашего дома недалеко. Я каждый день ходил мимо этого злополучного места и каждый день вспоминал старуху и ее «Будь проклят!».

— Вы поверили, что все беды у вас из-за ее проклятия? — удивился Димка. — Тридцать лет же прошло.

— Вам не понять, — Петр Романович тяжело вздохнул. — Вот София Львовна меня бы, наверное, поняла. Когда теряешь близких людей, любая глупость, любой шаг страшным предзнаменованием кажется… Однажды я увидел во дворе строителей и понял, что разбирают арку. Значит, можно достать сумочку и избавиться от проклятия. Но пробоина была слишком маленькой, чтобы дотянуться до сумочки. В тот день я встретился с вами, — Преснов кивнул Генке и Димке, — и вы посоветовали мне прийти через неделю. А через неделю на арке появилось объявление, что работы прекращены…

— До первого июля, — закончил Генка и покраснел. — Это я написал объявление. Сумочка уже тогда была у нас, и мы расшифровывали письма.

— Я догадался. Чуть позже. Когда все-таки поговорил со строителями.

Я подумал, что вы отнесете статуэтку в музей. Я разузнал, в какой музей поступила вся коллекция Софии Львовны, и пришел туда.

— И там снова столкнулись с нами.

— Да. Едва от вас тогда скрылся. Но теперь я точно знал, после окрика Кирилла… простите, не знаю вашего отчества… что гусар не в музее, а все еще у вас…

— И вы решили нас обокрасть? — спросил Димка.

— Да нет. Я решил успокоиться, взять себя в руки, забыть о проклятии. Но три дня назад, возвращаясь из больницы, я увидел в окне первого этажа тебя. Ты мыл окно, потом вышел, оставил окно распахнутым, а на столе стоял гусар. И я решился. В тот момент я подумал, что это судьба. Я влез на подоконник и дотянулся до статуэтки… И тут ворвалась твоя бабушка. Честно говоря, я так перепугался, что принял ее за призрак Софии Львовны.

Мальчишки расхохотались.

— Она не ворвалась, — сквозь смех произнес Димка. — Она вернулась из магазина. Я ее потом полчаса уговаривал, что грабитель ей только померещился.

— На следующий день я вернул статуэтку в музей, — закончил Петр Романович.

— А ваш сын? — спросил Кирилл Леонидович. — Ему стало легче?

Преснов оживился:

— Да! Вот и не верь потом во все эти проклятия! Олежке в тот же день стало лучше. У него упала температура. Врач сказал, что прошел кризис. Теперь дело пойдет на поправку.

— Извините нас, Петр Романович, — смутился Генка. — Мы же не знали ничего ни про вас, ни про вашего сына.

— Я понимаю, понимаю.

— До свидания, Петр Романович. Пусть сын выздоравливает. Мы будем этому очень рады, — сказал Кирилл Леонидович и поднялся с дивана.

За ним поднялись и мальчишки.

— Гусара я верну в коллекцию, — пообещал Кирилл Леонидович. — Обязательно.

— А сейчас он с вами? — спросил Преснов. — Оставьте мне его на недельку. Мне показалось, что там была встроена тайная пружина.

— Да. Она открывала рубиновое сердце.

— Я ведь неплохой механик. Я попробую починить.

Мальчишки неуверенно переглянулись, а Кирилл Леонидович, не раздумывая, протянул статуэтку Преснову.

— Конечно. Попробуйте. Было бы очень хорошо… Еще раз до свидания!

Глава IX И ЕЩЕ ОДНО ПИСЬМО

Через неделю все встретились в музее у Кирилла Леонидовича. В маленьком кабинетике гости еле разместились.

Были, конечно же, Димка и Генка. Вместе с ними пришла и Ольга Григорьевна.

Петр Романович сразу узнал в Ольге Григорьевне маленькую Олю, радостно улыбнулся ей и представил всем худенького бледненького мальчика:

— Это мой Олежка. Позавчера выписали из больницы.

Кирилл Леонидович смотрел на всех умиленными глазами и часто поправлял на носу тонкую золотую оправу очков.

— Вот гусар, — Преснов с гордостью поставил статуэтку на стол. — Потяните за сабельку.

Генка сидел к столу ближе всех, поэтому сабельку тянул он. Внутри фигурки что-то тихонько прошелестело, щелкнуло, и на груди гусара открылись маленькие створки.