Тайна серебряной вазы
Шрифт:
Полы добротного, стеганого халата, накинутого управляющим поверх нижнего белья, аккуратно стягивал пояс. Халат был надет наизнанку.
Мимо прилавка, откидываемого наверх, через дверь – ее деревянная панель с выточенной на ней ботанической композицией: гроздями винограда, снопами пшеницы, яблоками и грушами, неизменно вызывала восхищение посетителей, – управляющий провел доктора в довольно просторное помещение. В правой части его стояли стеллажи с корзинами, столы и многоэтажные ряды коробок, а в левой находилась лестница, ведущая на второй этаж. Возле лестницы сидел сторож – с этой стратегической позиции он мог и товар охранять, и хозяев. Он-то и разбудил управляющего, когда услышал крик и увидел упавшую хозяйку. Ее уже успели поднять и перенести в спальню на второй этаж.
Оставив пальто и шапку внизу, доктор вслед за хозяином поднялся туда.
Марфа Вострякова, женщина пышная и округлая, действительно, лежала на диване без чувств. Ее неловко повернутая к левому плечу голова в ночном чепце, из-под которого выбивались светлые пряди волос, покоилась на косо подложенных подушках... Служанка, молодая девица, закутанная в узорчатую шаль, с босыми ногами, не могла оказать хозяйке никакой помощи: девицу бил озноб, рот ее был полуоткрыт, глаза выпучены, время от времени она принималась мелко и часто креститься. Похоже, никакая сила не могла бы заставить ее сдвинуться с места. Доктор присел на поставленный рядом с диваном венский стул, пощупал пульс в неподвижной руке. Пострадавшая была жива. Клим Кириллович достал из саквояжа пузырек с нашатырным спиртом, вынул из него пробку. Поднеся флакон к лицу женщины, он убедился, что волшебные пары подействовали – Марфа Вострякова открыла круглые глаза. Ее поначалу бессмысленный взор стал понемногу меняться. Она застонала и предприняла попытку приподняться.
– Лежите-лежите, не двигайтесь. – Доктор удержал пострадавшую. – У вас что-нибудь болит?
Марфа перевела вопросительный взгляд на мужа.
– Господин Коровкин – доктор, – озабоченно пояснил Егор Востряков. – Скажи ему, матушка, не ударилась ли ты, падая?
– Не знаю. Затылок ломит.
– Осторожно, – ласково обратился к своей пациентке доктор, – поверните голову, не поднимайтесь. Нет, кровотечения и открытой раны не вижу. Возможно сотрясение мозга. Как вы себя чувствуете?
– Муторно мне, – пожаловалась Марфа. – Но я хочу подняться.
В этот момент в дверь постучали, и сторож сообщил, что прибыла полиция. Управляющий попросил проводить пришедших сюда.
Через пару минут в комнату вошел в сопровождении двух полицейских следователь Карл Иванович Вирхов. Быстро окинув взглядом помещение и находящихся в нем людей, он решительно повернулся к Климу Кирилловичу. – Господин доктор, могу ли я задать несколько вопросов Марфе Порфирьевне? – Конечно, только постарайтесь ее не волновать. Я подозреваю, что у нее сотрясение мозга. А вот вставать ей я бы не рекомендовал. По крайней мере, ближайшие три дня строгий постельный режим. Да пусть принесут лед, лучше сразу же сделать ледяной компресс.
Под строгим оком хозяина остолбеневшая служанка ожила и выскочила из комнаты хлопотать о компрессе.
– И все-таки я должен расспросить Марфу Порфирьевну, – нахмурил светлые плоские брови Вирхов. – Итак, голубушка моя, припомните, что и как именно произошло.
– Да как же я расскажу, если ничего не произошло? Встала я среди ночи, захотела воды брусничной. Спустилась вниз – там, справа, где у нас товар стоит, на холодном подоконнике выставлены кувшины со сладкой водой, их вчера к рождественскому столу подавали. Она у нас, знаете, с мятой настояна, вся разошлась. Хороша получилась, новую бутыль открывать надо. – Марфа Порфирьевна тяжело вздохнула, и посмотрела на мужа виновато. – Даже не пойму, почему вдруг такое желание нашло. Выпила полстакана, да вон у сторожа Митьки спросите, и его потревожила, и говорю ему: «Надо бы проверить, все ли в рождественской витрине нашей в порядке». Прошла в магазин и даже верхний свет не включала, так шла, со свечкой. Подошла к стене, – а внутренняя стена у нас, знаете, стеклянная, – а та, что на улицу выходит, только ставнями закрывается. Тяжелыми, плотными, да и замок всегда лично Егор Тимофеевич навешивает. И показалось мне, что на стене-то стеклянной светлая полоска, совсем тонюсенькая. Подошла поближе, поднесла свечу – картину рассмотреть. И вижу, вся скотина, вернее, чучела, на прежних местах, и младенец в корзине лежит. Но как-то необычно. Всмотрелась я – батюшки-светы! – а младенец-то другой, не наш, ручек не видно, и головка ко мне повернута, не к улице, а глазки закрыты. Ну, тут я и закричала, и уж больше ничего не помню. Как только пожара не сотворила свечкой своей упавшей.
– Хорошо, хорошо, Марфа Порфирьевна, – миролюбиво пророкотал следователь, втайне подозревавший, что это ужасное видение результат чрезмерной религиозности женщины. – Может, помстилось все вашей чувствительной душеньке?
– Да я уж теперь и сама не уверена, могло ли такое быть, – Марфа Порфирьевна растерянно взглянула на мужа.
– Но все-таки ставни витрины оказались открытыми, ведь щель-то светилась, как вы говорите.
– Да, – вмешался управляющий, – я проверил. И ставни приоткрыты. И, верно, в корзине не мой младенец. Но я ничего не трогал до вашего прибытия. Даже на улицу не выходил, чтобы случайно следы не попортить. Если они остались.
– Самая простая версия – попытка грабежа. Предупреждал я вас, Егор Тимофеевич, что народец-то наш ушлый, прельститься может диковинами вашими. А пока скажите, любезная Марфа Порфирьевна, не слышали ли вы каких-нибудь звуков – шагов, голосов или еще чего-нибудь?
– Нет, господин следователь, тихо было. Да неужели ребеночек-то все еще там лежит?
Карл Иванович Вирхов тяжело вздохнул и попросил доктора Коровкина следовать за ним. Но доктор Коровкин задержался. Вернувшаяся с миской льда и чистыми полотенцами служанка ждала его распоряжений. Он помог ей приготовить холодный компресс, распорядился регулярно менять его, а также притушить свет в комнате, оставив лишь одну свечу, чтобы яркое освещение ни в коем случае не тревожило Марфу Порфирьевну. Только после этого доктор и терпеливо дожидавшиеся его Карл Иванович и Востряков спустились вниз, куда уже перешли сопровождавшие следователя полицейские.
Они вновь оказались в самом помещении булочной. Здесь, между дверями и витриной, переминался с ноги на ногу сторож Митька, здоровый кудрявый парень простоватого вида.
– Ну что, братец, ждешь? – строго приветствовал его Вирхов, вскинув вверх свой массивный, разделенный вертикальной ямочкой как бы надвое, подбородок. – Будешь сейчас показания давать.
– Я не виноват, Богом клянусь.
Митька достал из кармана носовой платок. Следователь дождался, когда парень неторопливо высморкался, убрал платок в карман и выжидательно, но не робко уставился на казенного гостя.
– Знаю, что не виноват, – молвил Вирхов. – А подозрительного шума ночью не слышал?
– Никак нет, господин следователь. И сразу же скажу, не спал службу.
– Да я и не обвиняю тебя, дружок, – хмыкнул Карл Иваныч. – Это только у фельетониста Фонвизина, не к ночи будь помянут, русский человек дурак и свинья. А я не Фонвизин, а Вирхов. Впрочем, к делу.
Егор Тимофеевич уже включил большой электрический свет и подсветку в витрине, и следователь вплотную подошел к стеклу витрины. С минуту он рассматривал евангельскую картину, потом попросил подойти доктора Коровкина. Даже сквозь стекло они видели, что в корзине лежит, прикрытый белой пеленкой, новорожденный. Глаза его оставались закрытыми, он не шевелился. И даже отсюда было ясно – младенец настоящий. А вот – жив он или мертв, спит или умер – оставалось загадкой…
– Господин Коровкин, – обратился следователь к доктору, – мы сейчас выйдем на улицу и посмотрим, какие следы оставил преступник. Попытаемся воссоздать, так сказать, картину происшествия. А вы пока запаситесь чем-нибудь теплым – шалью что ли, шубой, – я вас кликну, когда появится возможность вынуть ребенка из корзины и осмотреть.
Следователь в сопровождении двух полицейских и управляющего, захватившего по его приказанию ручной фонарь, вышел на перекресток и повернул к витрине. Тучи окончательно заволокли небо, пронизывающий ветер и мелкая неприятная пороша усугубляли тягостные чувства участников странной процессии. Следователь остановил настороженных спутников движением руки, взял фонарь у управляющего и стал по все уменьшающейся дуге обследовать припорошенный снежком тротуар, приближаясь к витрине. Иногда он наклонялся и бросал на землю вынутые из кармана пестрые фасолины. Подвижные губы его слегка шевелились, как будто он что-то постоянно про себя проговаривал. Подойдя вплотную к приоткрытым ставням, он внимательно осмотрел дужки для замка – они оказались неповрежденными. Наконец, окинув видимое пространство пристальным взором, Карл Иваныч велел позвать доктора.