Тайна серебряной вазы
Шрифт:
Сегодня, правда, доктор не рассчитывал на профессиональный разговор, но его ждала не менее приятная встреча с барышнями Муромцевыми. Старшая дочь Николая Николаевича Муромцева, Брунгильда, кажется, уже рассматривалась профессорской семьей как потенциальная невеста доктора. Высокая, тоненькая, она не соответствовала образу злой немецкой волшебницы и удивительной грацией скорее напоминала призрачную фею. Муромцевы происходили из старинного дворянского рода – ныне обедневшего, но все-таки весьма, почтенного. При взгляде на Брунгильду казалась естественной мысль, что, возможно, она мечтает выйти замуж за какого-нибудь рафинированного аристократа. Но где было его взять дочери профессора, не вхожего
Размышляя таким образом, доктор Коровкин готовился к предстоящему визиту. Он облачился в белоснежную рубашку, галстук, черную визитку, почистил специальной щеточкой брюки. Стоя у зеркала, он еще раз внимательно осмотрел себя – и остался доволен. Завершить туалет следовало при помощи флакона с пульверизатором, чтобы смягчить строгость наряда мягким ароматом туалетной воды.
Через пять минут доктор Коровкин вышел из подъезда, хорошо защищенный от мороза теплым пальто, меховой шапкой и плотным шарфом. В одной руке он держал большой черный зонт, с которым никогда не расставался, в другой – нарядную бонбоньерку с конфетами и объемистую ширхановскую коробку с пирожными, перевязанную шелковым бантом. После колебаний, удобно ли нести к Муромцевьщ кондитерский гонорар от управляющего, Клим Кириллович присоединил ширхановский дар к заранее заготовленным конфетам. Муромцевские барышни непременно обрадуются, думал он, идя по Большой Вельможной улице и поглядывая по сторонам – не покажется ли извозчик?
Он начинал досадовать, что пошел не по Н-скому проспекту, который не любил из-за разномастного люда, снующего по тротуарам и проезжей части, но тут увидел на противоположной стороне улицы остановившийся экипаж. Из него быстрым шагом вышли двое мужчин, сразу же устремившиеся к открытым воротам высокой витой чугунной ограды. Доктор перешел улицу и стал недвусмысленно махать зонтом, привлекая внимание извозчика. Извозчик его увидел и медленно тронулся навстречу. Убыстряя шаг, доктор все-таки успел посмотреть сквозь ограду. Особняк в глубине огороженного пространства, всегда казавшийся безжизненным, выглядел непривычно. Может быть потому, что в последние годы доктор никогда не видел отворенными ворота и открытой парадную дверь. Именно к ней направились двое прибывших на извозчике.
Странный это был уголок Петербурга. Все знали, что обширный участок земли, обнесенный чугунной оградой, как и особняк с садом, принадлежали князю Ордынскому. Но Клим Кириллович ни разу не встречал князя, не имели счастья лицезреть его и пациенты доктора, хотя судачили о высокородном анахорете охотно. Если суммировать все, что удалось узнать за два года проживания рядом с особняком доктору Коровкину, получалось, что князь достиг уже весьма почтенного возраста. Говорили, что он родился во времена Николая I, но ведь то царствование продолжалось долго. Он мог родиться и в 25-м году и в 55-м. Значит, князю могло быть от сорока пяти до семидесяти пяти лет. Правда, генеральша Зонберг утверждала, что князь Борис Степанович Ордынский совсем стар, он участвовал в Крымской и Турецкой войнах, где проявил удивительное мужество. Другие источники сообщали, что князь ведет отшельнический образ жизни, будучи не вполне вменяем, и Государь относится к нему холодно. Женщины возмущались, что бывший князь так и не женился: кому только достанется его огромное богатство?
Этот принципиальный вопрос мучил солидных дам, прибегавших к услугам доктора Коровкина, особенно же ему запомнилась обида госпожи Татищевой, живущей с дочерью в своем доме на Караванной. Татищевы принадлежали к родовитой фамилии, от покойного мужа Анне Павловне перешли немалые богатства, беспримерные коллекции произведений искусства. «Вот была бы прекрасная пара, князь и моя Ольга, – говорила
Но это так, случайно вспомнилось – доктор Коровкин не имел собственного мнения по данному поводу. Он допускал, что есть княжны, которые не согласятся на мезальянс, а есть и те, которые не отказались бы поправить свое расположение таким способом. В конце концов, история знала прецеденты – во Франции, например, после революции. Ничего катастрофического...
Спору нет, упорное безбрачие князя Ордынского нельзя отнести к нормальным явлениям.
Но и безбрачие могло оказаться просто-напросто легендой. Тетушка Полина, например, утверждала, что ей недавно стало достоверно известно, что князь женат и что жена его – не то гречанка, не то персиянка, молодая и красивая, живет замкнуто – в левом крыле особняка, гуляет только во внутреннем саду и безумно любит своего старого мужа.
«Обыватели любят сочинять что-нибудь романтическое!» – думал доктор Коровкин, сидя в экипаже и разглаживая ленточки банта на ширхановской коробке с пирожными. Вот o таком женихе, вероятно, мечтала бы Брунгильда, будь жених помоложе. Но девичьи мечты – туман. Когда они рассеиваются, является печаль – и можно полюбить человека за его истинные достоинства.
Дом, где проживали Муромцевы, встретил, доктора светящимися окнами, что создавало Л ощущение праздника. По мере приближения к квартире профессора Клим Кириллович все меньше думал об Ордынском, а все больше о точеном профиле Брунгильды, о нежном сиянии голубых глаз, о ее ресницах-опахалах – никакого, более оригинального, сравнения не приходило ему в голову, когда он представлял ее необыкновенно густые, длинные, темные ресницы.
Семейство Муромцевых приняло приятного гостя с обычным радушием и ненаигранной радостью. Конфеты и коробка с пирожными перешли в руки благодушнейшей Елизаветы Викентьевны. После первых приветствий и обязательных отчетов Клима Кирилловича о здоровье Полины Тихоновны, речь зашла о том, как барышни провели первый день после Рождества. На их лицах играл яркий румянец, и глаза блестели ярче, чем всегда.
– Барышни мои не очень строги в вере, – посетовал Николай Николаевич, пока его гость усаживался на стул, поближе к Брунгильде.
– Отчего же, папенька, – возразила младшая, – мы и вчера отстояли всенощную, и сегодня ходили в храм.
– Все верно, – вздохнул профессор, – да только потом вы сломя голову устремились на каток. Вон, до сих пор, какие раскрасневшиеся. Разве так надо радоваться Рождеству? Хотя, конечно, я и не могу назвать себя в полном смысле верующим человеком, но радость-то на Рождество должна быть тихая, умиленная.
– Посещение катка и умиленная радость, испытанная в храме, не исключают друг друга, – мягко заметила Брунгильда.
– В посещении катка нет ничего неприличного, девочки могут повеселиться на святочной неделе, – отозвалась Елизавета Викентьевна.
– Да уж они теперь побегают по вечерам и приемам. Отдадут дань приличиям. И что за вера такая – в приличия? – грубовато парировал профессор.
Добродушная грубоватость являлась неотъемлемым свойством профессорской натуры, так сказать, слабым отблеском его научного темперамента и заставляла мгновенно реагировать на замечания оппонентов. Об этом превосходно, знал доктор Коровкин, да и дочери нисколько не обиделись, а рассмеялись и переключили свое внимание на гостя. Они стали расспрашивать, как он провел те две недели, что не был у них.