Тайна старых картин
Шрифт:
Но пока она оставалась для своих родителей просто ребенком, которого все очень любили, жалели и берегли. Она платила им тем же, и очень внимательно следила за каждым из них, порой совершая своей молчаливой заботой чудеса.
Так, в одну из ночей холодной осени девочка внезапно проснулась и побежала в спальню малышей. Там она разбудила няньку и, мыча, показала на кроватку самого младшего сынишки Лавруши. Мальчик непонятно почему задыхался. Нянька схватила ребенка на руки, а Аглая уже привела в детскую мать. Мальчик был спасен. С той поры семья считала девочку не просто чудом, но и своим ангелом-хранителем.
Сейчас же мысли о судьбе Дарьи
Два дня назад дворник Григорий на заднем дворе резал кур и индюшку, которых Домна Кузьминишна привезла с рынка. Отрубив птицам головы, мужик понес их на кухню, сам же там и остался помогать ощипывать тушки. Дарья в это время стояла у окна, выходившего во двор, а Аглая сидела у мольберта и писала очередной портрет своей сестры. Вдруг та встрепенулась и, махнув рукой девочке, что сейчас придет, побежала вниз. Аглая удивилась и выглянула в окно. Там она с удивлением увидела, как Дарья в домашних туфлях и накинутой старенькой шубейке, оглядываясь, с осторожностью подбежала к чурке, возле которой валялись куриные головы, достала из кармана белую тряпицу и помакала ею о кровь птицы. Потом, также скрытно, вернулась назад. Девочка подумала было, что сестра готовится к святочным гаданиям, но, когда на следующий день увидела матушку в комнате сестры, что-то строго спрашивающей у той, Аглая с ужасом увидела, как Дарья показала матери эту тряпицу. Домна Кузьминишна удовлетворенно кивнула и вышла, а сестра быстро сожгла неприятную вещь в топившейся голландской печи.
Теперь, видя смятенное состояние Дарьюшки, девочка интуитивно связывала настроение сестры с тем случаем, но понимала, что помочь не может, и это угнетало её.
Год 1955, январь
Дворник Иван Степанович Ходуля тихонько стукнул костяшками пальцев в дверь кабинета Дубовика. Услышав ответ, приоткрыл дверь и робко вошел.
– Вызывали, Андрей Ефимович?
Дубовик замахал ему рукой:
–Что ты там стучишь, жмешься, проходи к столу, закуривай! – он показал на пачку папирос, лежащую в пепельнице на приставном столе. – У меня к тебе есть дело!
Поняв, что никто не собирается его отчитывать за «самодеятельность» с принесенными картинами, хотя Туманова говорила о недовольстве подполковника, Степаныч сел и, успокоено, затянулся дорогой папиросой.
– Расскажи-ка мне, Иван Степанович, о своей находке. Как это ты удосужился раскопать целую художественную галерею? – пряча улыбку, спросил Дубовик.
– Да какая там галерея? Шутите? Галерея – я знаю – это, как в Москве, в музее! У меня дочь там была, рассказывала! Целый день ходила! А тут!.. Несколько картин, да ещё кое-какие безделушки!.. – махнул рукой дворник. – Но я ничего себе не взял! – он истово перекрестился, хотя Дубовику показалось это не совсем искренним. – Картины, видишь ли, красивые, думал, пусть висят в кабинетах,
– Ты что, верующий?
– Да это больше по привычке!.. Жена моя, та!.. А я так, по привычке… – чувствовалось, что вопрос подполковника смутил его.
– Успокойся, это личное дело каждого. Только не крестись ты, где надо и не надо, сам понимаешь, где работаешь!.. – укоризненно произнес Дубовик. – Расскажи лучше, как нашел всё это?
– Так, товарищ генерал распорядился освободить подвал от хлама, там ещё с революции барахло гнилое валяется. Сказал, что бильярдную комнату делать будут. Ну, стены стали чистить с рабочими, а в одном месте штукатурка отвалилась, там, смотрим, заложенная кирпичом дверка. Ну, вот за ней махонькая такая комнатка, кладовочка, значит… А там… Картины в паутине, сундук с книжками и всякими дамскими штучками. Будьте покойны, всё перенесли, ни одной безделицы не взяли, я и за рабочими проследил! – Степаныч пристукнул по зеленому сукну большой ладонью с корявыми пальцами, но тут же застеснялся и убрал руку под стол. – А вам я самую красивую картину принес, вы у нас… такой!..
Дубовик не сдержался и засмеялся:
– Это какой же?
– Ну, красоту понимаете, женщины вас любят! – дворник и сам широко улыбнулся.
– Женщины любят не только меня, а насчет красоты… Что ж в этой картине красивого? Странное – да! – подполковник снял очки и, держа их за одну дужку, протер согнутым пальцем глаза. – Так почему ты решил, что картина самая красивая? Чем она тебе приглянулась? – и, повернув голову, бросил взгляд на полотно, стоявшее, по-прежнему, на стуле у стены.
Дворник, увидев, куда смотрит Дубовик, оглянулся и показал рукой на картину:
– Так там вон какая… – он замешкался, не зная, как правильно сказать, – то ли лань, то ли женщина! Уж больно красивая! Платье, на ней, какое! Ангелочки порхают! А если что, так я унесу?.. – в готовности тут же выполнить распоряжение дворник даже приподнялся со стула.
– Нет-нет! Мы с тобой сделаем следующее: ты все картины, какие разнес по кабинетам, принесешь сюда, а безделушки я посмотрю на месте, в Красном уголке, – остановил его Дубовик.
– И у товарища генерала забрать? – с робостью в голосе спросил Степаныч.
Дубовик улыбнулся:
– Туда я тоже сам схожу… И прямо сейчас! А ты, Иван Степанович, иди, собирай свою «галерею»!
Генерал кого-то строго отчитывал по телефону.
Вошедшему Дубовику он энергично замахал рукой, показывая на стул возле своего стола. Продолжая разговаривать, достал из сейфа бутылку дорогого коньяка и два хрустальных стакана. Поставив на стол, показал жестами, чтобы Дубовик разлил коньяк.
Опустив, наконец, трубку на рычаг, тяжело отдуваясь, генерал Лопахин опустился на стул:
– Ну, давай, выпьем что ли?..
– Причина?..
– А-а, у жены день рождения, а она два дня назад умчалась на курорт! Дети разлетелись, кто куда! Один, как перст!.. – посетовал Лопахин. – А у нас, сам знаешь, не с каждым позволить себе можно!.. – он сделал глоток коньяка, поставил стакан и спросил: – Что там с этими картинами? Я ведь распорядился Тумановой вызвать эксперта из Худфонда, так она примчалась, говорит, дескать, не могу, товарищ генерал, выполнить ваше приказание: у Дубовика очередное «завихрение»!