Тайна Темир-Тепе (Повесть из жизни авиаторов)
Шрифт:
При этих словах капитан Джаниев отвернулся к окну, а Нина, покраснев, стала глядеть в пол.
— Вот так. В таком разрезе, товарищ старший сержант. Через пару дней Джаниев освободится от приема дел и займется вами. Всего доброго.
Нина пошла к двери, и за спиной услышала голос Джаниева:
— Прошу вас, подождите меня у выхода. Через десять минут я еду к вам в школу и подвезу вас.
Когда прибыли в расположение школы, Джаниев, прежде чем идти в штаб, зашел с Ниной в ее комнату и тут со всем вниманием выслушал ее, не перебивая. При этом лицо его было непроницаемым и Нина не могла
— Наберусь смелости предполагать и думать так же, как вы. Но вот вопрос: кому понадобилась расправа с Дремовым? Может быть, он этой вынужденной посадкой помешал кому-либо? А пока, товарищ Соколова, я вам скажу одно: я не считаю ваши слова пустыми. — Пожал ей руку и вышел.
По вполне понятным причинам Джаниев не мог рассказать Нине о многих делах, какие происходили в это время в Средней Азии.
Немцы строили планы похода на Индию. Их агентура в Средней Азии готовила для похода путь. Кто-то распускал панические слухи, кто-то направлял диверсантов, собирал шпионские сведения, выявлял дизертиров и использовал их в собственных целях. Близость границы осложняла обстановку. Вон они, горные вершины, видны отсюда, а за ними чужие страны, враждебные силы. И не будет ничего удивительного, если предположения Соколовой окажутся оправданными. А этот случай на посту? Разве это не звено общей цепи?
Джаниев пришел к начальнику школы и попросил вызвать Берелидзе и Высокова. Выслушивая их показания, он просматривал постовые ведомости и неожиданно задал вопрос:
— Берелидзе, вы были начальником караула, объясните, почему поменялись постами Высоков и Капустин?
— Разрешите, товарищ капитан, — попросил Высоков.
— Да.
— Капустин несколько раз подряд попадал на этот трудный пост в третью смену. На разводе у него был невеселый вид, и я предложил ему поменяться…
— Это нарушение.
— Виноват, товарищ капитан.
— Очень виноват. Но все хорошо, что хорошо кончается. Пройдите пока в соседнюю комнату, а ко мне пусть зайдет Капустин.
Переступив порог и увидав рядом с полковником Крамаренко капитана госбезопасности, Борис напугался. У него задрожали колени, а когда стал докладывать о прибытии, сорвался голос.
Капитан, конечно, заметил волнение Бориса, и, стараясь его успокоить, спросил как можно дружелюбней:
— Вот, товарищ Капустин, вы поменялись часами дежурства на посту с Высоковым. Ну, а если бы не поменялись, смогли бы вы сделать то же самое, что сделал Высоков?
— Я обязан… То есть часовой обязан… Должен…
— Это ясно. Ну, а конкретно?
— Не знаю… — признался Борис и опустил голову.
— Как летаете?
— Инструктор говорит, плохо…
— А сами вы как думаете?
— Так же.
Борис покраснел и часто заморгал глазами.
— Не вешайте головы. Постарайтесь быть таким, как большинство ваших товарищей. Побольше уверенности в своих силах. Можете быть свободны. Пригласите ко мне вашего старшину.
Старшина лихо отрапортовал о прибытии и застыл в положении «смирно».
— Скажите, товарищ старшина, почему курсант Капустин на протяжении длительного времени назначается в самый трудный наряд?
— Он нытик, товарищ капитан, — объяснил старшина. — А нытиков надо закалять. Я ведаю нарядами, и это мое решение.
— А вы все-таки не нагружайте его больше остальных, тогда легче будет с него требовать как и с других. Дай бог, чтобы он с обычными-то делами научился справляться, а вы ему еще какие-то сверхурочные придумываете.
— Понял, товарищ капитан.
— Хорошие у вас курсанты, — сказал капитан Дятлову и Крамаренко после того, как вышел старшина. — Честные. Только очень уж «зеленые».
— А как вы находите Капустина? — осторожно спросил Крамаренко. — Что-то уж очень он разволновался.
— Вот это-то как раз и хорошо. Я думаю, что ему надо помочь.
С начальником и комиссаром школы Джаниев простился в веселом настроении, а когда захлопнул дверцу машины и опустился на сиденье, на лицо его легла печать озабоченности и мрачного раздумья.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
1
Зима в том году в Средней Азии оказалась на редкость суровой. Было много снегу. Мороз, хоть и небольшой, при ветре и сильной влажности очень донимал часовых, и они непрестанно приплясывали. Не сладко приходилось механикам и особенно инструкторам-летчикам. Холода были некстати еще и потому, что ввиду усиления летной работы понадобилось строительство второго аэродрома. Укатать взлетную и посадочную полосы было сравнительно легко: поле от природы подходило для этого. Хуже обстояло дело с жилыми и рабочими помещениями. Кроме двух небольших домов, тут ничего не было.
Курсанты сами рыли для себя и инструкторов землянки. Желание быстрее приступить к летной работе подгоняло их, и на постройке трудились так, что на морозе сбрасывали шинели. Мокрые от пота гимнастерки дымились паром. Валико со старшиной таскали землю на самых больших носилках, Валентин и Сергей яростно рубили мерзлую почву кирками, Кузьмич катал тачку, а Борис и Санька грузили землю на полуторку.
Рабочая площадка с утра до вечера была заполнена движением и походила на муравейник. Иногда работали и ночью, при свете автомобильных фар. Ветер трепал полотнища с комсомольскими призывами к ударному труду. Чтобы лучше спорилась работа, Всеволод Зубров по просьбе друзей временами откладывал кирку и брался за баян.
На строительство приехали полковник Крамаренко и бригадный комиссар Дятлов. Остановились как раз вблизи Бориса и Саньки. Борис, увидав начальников, энергичней заработал лопатой. Крамаренко улыбнулся.
— Дайте-ка лопату, работяга, — обратился он к Борису. — Вижу, что стараетесь, а уменья нет. Вот, глядите, как надо! — И с размаху поддел лопатой большую кучу мерзлой земли.
Прежде чем приподнять лопату, он сделал глубокий вдох, потом, приподняв, качнул ее на свободно опущенных руках и уж затем, размахнувшись, бросил землю в кузов полуторки. Еще и еще — и работал с Санькой до тех пор, пока не загрузили машину. Движения его были размеренными, неторопливыми, но спорыми. Когда он вернул лопату Борису, его дыхание нисколько не участилось.