Тайна трех государей
Шрифт:
– …и на какие деньги, – добавил Одинцов. – Кто девушку ужинает, тот её и танцует?
Дворец императрицы Елизаветы Петровны.
Мунин согласился.
– Нюансы только в том, какую степень свободы заказчик оставляет автору, – сказал он. – А с замком всё ясно. Павел Петрович работал над проектом много лет, ещё не будучи императором. Перебрал больше десятка вариантов. Постоянно что-то
– Он внакладе не остался, – проявил осведомлённость Одинцов. – Я читал, как на этой стройке воровали, – аж дух захватывало! Деньги рекой, а материалов постоянно не хватало, всё втридорога… Ну и так далее. Хуже, чем сейчас. Бренна, конечно, тоже не за пуговицы работал. Но он всегда был кто? Скромный гастарбайтер на государевой службе. И вдруг после сдачи замка у него состояние огромное обнаружилось.
– Наверное, это российская традиция, – предположил историк. – Чем важнее стройка, тем отчаянней крадут. А для Павла Петровича важнее ничего не было, и он спешил невероятно. Другие стройки останавливал, мрамор со старого Исаакиевского собора велел для замка использовать… Спешил так, что при всём своём педантизме даже на воровство сквозь пальцы смотрел! Торопился построить замок во что бы то ни стало и как можно раньше. Интересно почему…
Мунин замолчал, глядя в тарелку.
– Павел сказал, что здесь родился, здесь и умрёт, – немного подождав, снова заговорил Одинцов. – Как это понимать? Он Петербург имел в виду? Тогда чего в этом примечательного?
Историк поднял глаза на Одинцова, неохотно отвлекаясь от своих мыслей и спагетти.
– Павел Петрович имел в виду именно это место, – для большей наглядности он дважды стукнул черенком вилки по столу. – Тут стоял дворец его бабушки, императрицы Елизаветы Петровны. Огромный деревянный дворец, в котором прошли детские годы Павла Петровича. Михайловский замок построили на его развалинах, на старом фундаменте. А вот почему это было настолько важно, я понять не могу…
Одинцов рассказал Вараксе о знакомстве с Муниным и добавил, что теперь понятна задумчивость историка: он как раз в это время заканчивал исследование для розенкрейцеров.
– А память у парня просто великолепная, – добавил Одинцов.
– Ну, память мы проверим, – пообещал Варакса, метнув очередной взгляд на спящего Мунина. – Такой он у тебя расписной весь, аж противно… Сам-то бумаги в папке смотрел?
– По диагонали.
– И что?
– Да ничего. В смысле про царей более-менее понятно. Картинки красивые. Но почему вдруг такой сыр-бор…
– Ладно, разберёмся, – Варакса потянул с журнального столика папку Мунина. – Давненько не брал я в руки шашек… Гостеприимство проявишь?
Одинцов отправился на кухню. Ночь впереди долгая, крепкий кофе будет в самый раз.
5. Долгая ночь: Курс истории для офицера
Работать надо на рабочем месте.
Салтаханов старательно соблюдал это правило: дверь кабинета была для него границей, за которой оставалось всё, что не связано с делом.
Однако до границы надо ещё добраться. Академия – в историческом центре города; бюро Интерпола – на другом берегу Невы, на Выборгской стороне. Обычно в машине Салтаханова погромыхивала какая-нибудь попсовая радиостанция. Но сейчас он полз по сутолоке вечерних пробок в тишине, обдумывая разговор с товарищем Третьим.
Кадровый офицер Салтаханов не удивился, что его вызвал к себе отставной генерал-общественник и приказал взяться за секретное расследование, связанное с двойным убийством.
Одна из хитростей Псурцева состояла в удобной схеме работы. Действующие сотрудники спецслужб получали деликатные задания по общественной линии. Формально их начальников это не касалось. В то же время осведомлённое начальство либо не мешало выполнять задания Псурцева, либо помогало – поскольку зачастую тоже имело отношение к Академии. А если и не имело, то чувствовало некоторую связь между своим положением и успехами подчинённого-академика: с безопасностью нации шутки плохи.
Ясно, почему Псурцев использовал новичка: ему нужен человек со стороны, интересы которого не связаны с личной местью, а взгляд не замылен. Расчётливый генерал выбрал энергичного и честолюбивого кавказца, уже проверенного в нескольких простых делах и теперь получившего шанс из разряда «или грудь в крестах, или голова в кустах». Так что ближайшая перспектива для Салтаханова – по-любому дырки: или в парадном кителе – под орден и новые звёзды на погонах, или…
Впрочем, вероятность второго или Салтаханов не рассматривал. Прозрачный намёк Псурцева – мол, офицер должен либо справиться с поставленной задачей, либо умереть, – он воспринял как ритуал и дань обычаю, не более того. «Двухсотые», о которых генерал объявил для начала разговора, Салтаханова тоже не напугали. Скорее поручение показалось ему странным. Что это за вводные? Какие-то детали отсутствующего документа, составленного пропавшим автором, могут представлять интерес для неизвестного противника…
Вообще от разговора у Салтаханова осталось ощущение недосказанности. Хотя вполне возможно, что Псурцев решил просто не перегружать первую встречу избыточной информацией. Велено контактировать с ним напрямую – значит, всегда можно задать дополнительный вопрос. А пока надо приниматься за дело.
Спартанскую обстановку кабинета Салтаханова разнообразила коллекция. Одни сотрудники декорируют рабочие места патронами к всевозможному стрелковому оружию, другие – галереями портретов известных преступников, третьи – рамочками с грамотами и дипломами, четвёртые – советскими плакатами вроде «Не болтай! Болтун – находка для шпиона» и «Береги оружие – к нему тянется рука врага»…
Салтаханов коллекционировал изображения волков: какие угодно, от значков и фотоальбомов до экзотических резных фигурок. Поговаривали, что в нём самом есть что-то от любимого зверя – и во внешности, и в профессиональной хватке.
Волк, даже если охотится в стае, действует сам по себе. И Салтаханов оставался единоличником. Волк, особенно нападая на крупную добычу, не тратит силы зря: он старается прокусить жертве горло, чтобы она скорее сама задохнулась. И Салтаханов, приступая к работе, сразу сосредоточивался на главном.