Тайна Владигора
Шрифт:
— При чем здесь я? — возразил Бродяга. — До моего появления твоя сцепка и так считалась лучшей.
— Если бы мы с Горбуном были столь же хороши, как ты один, то не уступили бы в последнем бою Дурынде и Крысолову и Горбун сейчас был бы жив. Ведь тебя даже надсмотрщики побаиваются!..
Подобные разговоры они вели не первую ночь — вполголоса, чтобы не слышали другие смертники. Бродяга уже знал, что любое неосторожное слово, сказанное в пещере, может обернуться бедой и для него, и для Дорка. Хотя Бродяга с радостью предпочел бы смерть в праведной битве рабскому существованию в железной клетке, далеко не все узники, как выяснилось, разделяли его взгляды.
Те же Дурында и Крысолов, например, были вполне довольны своей жизнью на Острове Смерти. В их похлебку почти каждый день попадали куски
Еще два-три узника, по словам Дорка, добились расположения надсмотрщиков тем, что доносили им о подозрительных разговорах своих соседей. А потому малейшая попытка бунта или побега пресекалась в зародыше и самым жестоким образом.
В общем, как ни крути, а планы Бродяги вырваться на свободу оставались чисто умозрительными, то есть — он смотрел, слушал, размышлял, но что-либо предпринять был не в силах. Он выжидал. Чего? Да чего угодно, крошечной зацепки, малейшей перемены в нудном, болотном существовании Острова Смерти. Однако ничего не менялось.
— Так и задумывал Виркус, — объяснил Дорк. — Он башковитый хозяин и отлично понимает, что нищая и размеренная жизнь сама по себе лишает человека надежды на перемены в судьбе. Это как застоявшаяся мертвая вода: с виду обычная, но в ней никакая живность не водится, а кто пить станет — запросто больным сделается.
— Будь он проклят, мерзавец! — выругался Бродяга. — По чьей-то злой воле я лишен памяти о своем прошлом. Теперь по воле Виркуса меня хотят лишить веры в будущее!
— На все воля богов небесных, — вздохнул Дорк. Обычно этой фразой он завершал их еженощные беседы, но на сей раз напарник не пожелал успокоиться.
— Чепуха! — громким шепотом воскликнул Бродяга. — Боги никогда не поддерживают человеческие злодеяния. Да, они создали этот остров, как и весь Поднебесный мир, но в Остров Смерти его превратили люди.
— Боги жесткосердны, брат… Конечно, земные люди заковали нас в цепи, однако, думаю, это вряд ли бы произошло, не будь на то воля небожителей. Боги карают нас за все зло, что мы натворили в молодости. В отличие от меня, ты очень молод и, возможно, успеешь искупить свои грехи еще в этой жизни.
Синегорец обессиленно упал на соломенную подстилку. Слова Дорка ранили в самое сердце. Неужели он, влюбленный в жизнь Бродяга, все же был когда-то безжалостным насильником и убийцей? Он по-прежнему не хотел в это верить.
— Каким злодеянием я осквернил свою душу? Если бы я помнил о содеянном зле, то знал бы, по крайней мере, что не зазря терплю столь жестокие муки. Но я не помню, ничего не помню!..
— Может быть, это и к лучшему, — тихо сказал Дорк. — Наверно, боги оказывают тебе великую милость, лишая всяких воспоминаний о содеянном. Ведь иные воспоминания могут искромсать человеческое нутро не хуже борейских кинжалов, а то и вовсе — жизнь отнять.
— Темно говоришь, брат, — не понял его Бродяга. — Какая уж тут милость, если не ведаю, кто я, откуда, за что и кем приговорен в смертники?
— Ладно, объясню доходчивей. Только мой сказ долгим будет…
— Нам спешить некуда, — горько усмехнулся Бродяга. — Рассказывай.
— Был когда-то со мной в сцепке молодой свеон по прозвищу Грач, — немного помолчав, начал Дорк. — Статный, черноволосый и черноглазый, резвый и башковитый — о таком возлюбленном каждая девка мечтает… Свеонское племя осудило его за убийство пяти человек: зрелого мужа, старика, женщины и девочек-двойняшек. Грач объяснил мне, что в ночь убийства был пьян и наутро ничего не помнил. Однако свидетелей кровавого злодеяния оказалось предостаточно. Соплеменники хотели знать причину, по которой этот красивый и добрый малый вдруг набросился с топором на своих мирных соседей. Грач не мог назвать причины, поскольку сам ее не ведал. Он был убежден, что случилась ошибка: соседей убил кто-то другой, чужак, похожий на него лицом и статью… Суд племени пощадил Грача: его не казнили, а всего лишь продали в пожизненное рабство. Через некоторое
— Суд ошибся? — Бродяга слушал Дорка с возрастающим вниманием. — Парень никого не убивал? Ему сказали правду?
— Да, всю правду, — кивнул Дорк. — Сперва новичок делал вид, что не узнает соплеменника, и Грач не понимал — почему? Но через несколько дней нам раздали кочу. Ее всегда раздают вечером, накануне боев на ристалище, ибо коча возбуждает силу, отвагу, злость. Ее нужно хорошенько пожевать перед сном, оставить на ночь за щекой, а потом вновь жевать утром, покуда не выйдешь на ристалище. Там ее лучше выплюнуть — будет мешать драться. На некоторых людей коча оказывает еще одно действие: развязывает им языки задолго до начала боя. И это плохо, поскольку такой человек может болтать всю ночь, напрасно тратя силы перед схваткой. Так случилось и с новичком. Его клетка стояла напротив нашей, он сел возле прутьев, подозвал Грача и принялся рассказывать, как и почему были убиты его соседи… Соплеменник Грача считал его своим соперником: они оба намеревались свататься к одной и той же девице. Вот он, гаденыш, и задумал избавиться от соперника. Вечерком зашел к Грачу якобы для душевного разговора, выпили по чарке, по другой, а в третью он сыпанул дурман-травку. Кто ее выпьет, сразу дуреет и за истину принимает любую чушь, какую бы ему ни сказали. Когда Грач, ничего не заметив, выпил третью чарку, лживый дружок нашептал ему, что стая оборотней напала на соседей, всех, бедняжек, вырезала и, дабы никто не догадался, приняла их человечий облик. Дескать, ежели сейчас оборотней не порубить, они еще до утра все племя изведут поголовно! Уверил Грача, что видел происходящее в соседней избе собственными глазами, однако по своей природной трусости не решился за них вступиться. Сказал — и сунул топор в руки Грача.
— А тот и поверил, — то ли с укоризной, то ли с удивлением вздохнул Бродяга.
— Не только поверил, но тут же рванулся к соседней избе рубить оборотней… Гаденыш тем временем быстренько выплеснул в очаг остатки ядовитого пойла и побежал звать людей: мол, парень до безумия упился, с топором балует, грозится всех зарубить-зарезать. Сбежался народ, да поздно… Остальное понятно.
Лысый Дорк замолчал. Бродяга, покусывая соломинку, ждал продолжения. Ему было ясно, что история Грача на этом не кончилась, ведь не ради же удовольствия почесать языком она сказывается. А ради чего? И как она связана с его, Бродяги, муками беспамятства?
Дорк не спешил. Не из-за того, что не помнил дальнейшего, а напротив — прикрыв глаза, неприметно следил за выражением лица Бродяги и пытался предугадать, какие выводы тот сделает, узнав до конца печальную судьбу молодого свеона. Откажется ли от своих несбыточных мечтаний о свободе, станет ли меньше роптать на жестокость богов. бросит ли изводить себя бесплодными душевными терзаниями? Если брат по цепи и крови изо дня в день мучается внутренним разладом с самим собою, то каком же из него боец на ристалище?! Конечно, в учебных поединках Бродяга показывает удивительное мастерство, и уже сейчас его побаиваются будущие соперники. Но как дело дальше обернется? Он, Лысый Дорк, всякое здесь повидал. Именно поэтому стал вдруг опасаться, что Бродяга может повторить судьбу Грача… Ох как не хотелось бы! Боец-то славный, хотя и молод, учение на лету схватывает и такие приемы иной раз показывает, что даже Дорка завидки берут. Ежели они, Бродяга и Лысый, настоящими братьями сделаются, никто не будет им страшен!