Тайна всех тайн
Шрифт:
– Понимаешь, Ира, - начал он, ласково гладя ладонь Тебелевой.
– Пожалуйста, не надо волноваться, Галя...
То, что он обратился не к ней, а к Тебелевой с этими словами, обидело Гордич. Она перебила мужа:
– Хорошо. И она, и я, обе мы совершенно спокойны.
Острогорский дробно закивал:
– Да, да, мы не волнуемся, и вы, Галя, тоже будьте совершенно спокойны.
– Мы все спокойны, - нетерпеливо заключила Гордич.
– В чем дело?
Поглаживая Галю по руке. Острогорский сказал:
– Вышло так: я собирался на отдых, Галя вдруг вызвала меня в нижнюю дирекционную. И понимаешь, что оказалось?
Гордич нашла в себе силы улыбнуться: предисловие слишком затягивалось.
– Во время наблюдений за Восемнадцатой станцией Галя стала свидетелем какого-то непонятного явления. Ни счетчики, ни самописцы ничего не зафиксировали, но сама Галя ощутила его как очень яркую вспышку экрана-накопителя, что возможно вообще лишь при острейшем импульсе крайне жесткого рентгеновского излучения.
Гордич переводила взгляд то на Тебелеву, то на Острогорского.
– И вот теперь у нее что-то с глазами. Я прибежал... Она вызвала меня по аварийной связи...
"Дура, и ничего больше, - подумала Гордич о себе.
– Мерзкая дура!"
– Я прибежал, еще некоторое время Галя кое-что видела на экране-накопителе: кривые, свечение марок, координатную сетку... Я думал уже, обойдется, хотя, кроме того, что было на экране, она с самого начала ничего не могла различать...
"Дура, беспросветная, ревнивая дура..."
– Потом она и на экране перестала видеть. Мы прошли в отсек автоврача. Диагноз: паралич зрительных нервов.
Тебелева вздрогнула при этих словах. Гордич подбежала к ней:
– Какое несчастье!
– Не так уж и страшно, - продолжал Острогорский, гладя Тебелеву по руке.
– И вполне излечимо: зрительный нерв легко протезируется! Здесь нам это не сделать, но вы, Галя, пожалуйста, не переживайте: сегодня же мы отправим вас на Землю в энергокапсуле, и все будет прекрасно. С букетом цветов встретите потом наши корабли на космодроме.
– Что дала витограмма?
– спросила Гордич.
– Никаких срочных угроз, но тонус, в общем, пониженный, и это, конечно, понятно.
– Кто же ее пошлет в энергокапсуле?
– Тогда возвращать "Запад" к Земле? А что же еще?
– Я не хочу возвращаться, - сказала Тебелева.
– Без нашего "Запада" остальные три группы тоже работать не смогут. А волноводы еще не держатся на автокоррекции. Я могу ждать. У меня ничего не болит.
– Ты-то подождешь, - говорила Гордич, чувствуя, что едва сдерживает слезы.
– Но как мы оставим тебя в таком положении?
– А вы меня в анабиоз, Ирина Валентиновна. Я буду спать. Только вам всем и за меня работать тогда...
"Боже мой! Но какая ж я дремучая, непроходимая дура!" опять подумала Гордич.
– Нет, Галя, - сказала она, - это не выход.
– А меня нельзя с вами сдублировать, Ирина Валентиновна?
– продолжала Тебелева.
– Сдублировать?
– удивленно спросила Гордич и посмотрела на Острогорского.
Тот всплеснул руками:
– Конечно же! Как только я сам не додумался! Аппаратура наверняка есть в каталогах. Сделать ее - пять минут!
– Он схватил Тебелеву сразу за обе руки и сжал их, радостно смеясь.
– Молодчина, Галя! Превосходно придумано!
Гордич молчала, плотно сжав губы. Она знала, что такое дублирование. Влюбленные иногда объединяют свое видение, потому что видеть глазами любимого или любимой - одна из величайших радостей.
Она взглянула на мужа. Тот смотрел на нее с какой-то затаенной улыбкой. Она поняла: он разгадал все, что происходило в ее душе в эти ужасные минуты, и осуждал ее. И это взорвало Гордич.
– Что за глупость! С какой стати ей с утра до ночи смотреть в мои графики! Если дублировать, то ее и тебя! У вас общее дело. Вы поставите пульты обоих постов в одном отсеке и сможете полноценно работать.
Тебелева, слушая это, сидела с безучастным лицом. Нельзя было понять, радуется она или нет. Глаза ее по-прежнему оставались широко открытыми.
– Нет, - сказал Острогорский.
– Нет! И нет!
– Почему же нет?
– спросила Гордич, ловя себя на мысли, что этот категорический отказ мужа ей очень приятен, что она ждала его, ради него и сделала свое предложение.
И, осознав это, она вдруг обозлилась на себя:
– Единственный разумный выход. Не возвращать же действительно всех нас на Землю? И тем более теперь, когда остаются считанные дни до завершения. Или ты думаешь иначе?
– А я говорю - нет!
– повторил Острогорский.
– Но почему же? Функции первого и второго вычислителей могут объединяться с наибольшей целесообразностью. Это азбучная истина.
Острогорский притронулся к руке Тебелевой.
– А?
– как будто очнувшись, спросила она.
– Извините нас, пожалуйста, Галя, - сказал Острогорский.
– Нам нужно поговорить без вас.
Тебелева сделала попытку встать.
– А-а... Ну, я пойду.
Острогорский усадил ее опять.
– Не беспокойтесь, Галя, пожалуйста. Мы выйдем. Это на несколько минут. Пойдем, Ирина!
Они вышли в соседний отсек. Подождали, пока проход за ними зароется.
Острогорский резко повернулся к Гордич.
– Это невозможно.
– Почему?
– Ты отнесись без предвзятости. Нам нельзя быть сдублированными. Подумай как следует.
– Хорошо, - сказала Гордич.
– Я подумаю.
Они с мужем никогда не проходили через дублирование. В годы их молодости дублирования еще не существовало. Позже было некогда. Да как-то и утратилась жажда такого близкого общения. Они слишком уж разошлись, как узкие специалисты, слишком были заполнены своими обязанностями по службе. А ведь когда видишь глазами другого, все больше и больше очаровываешься внутренним миром друг друга; вживаешься в какую-то высшую незаменимость друг для друга, в сознание того, что несешь другому самую высокую радость; необычайно приближаешь к себе этого человека. Все вместе - наибольшая духовная близость! Об этой опасности он и говорит сейчас, пытаясь разбудить в ней ревность и не зная того, что лишь полчаса назад эта бабья темная ревность уже бушевала в ней. В ту самую пору, когда он делал все, что только мог, спасая Галину от слепоты, эта мерзкая ревность чуть не свела ее с ума. Темный омут! Болото!