Тайна высокого дома
Шрифт:
— Я ничего об этом не знала! — сказала Марья Петровна, сильно тронутая рассказом Никифорова.
— Вы поймете теперь, милая барышня, как я люблю вашего батюшку, как я предан ему и какую я чувствую к нему благодарность в моем сердце. Я бы для него позволил разрубить себя на куски.
— Он, наверное, знает это.
— Пусть знает и не сомневается в Егоре Никифорове… Но я, кажется, надоел вам, барышня, своей болтовней.
— Напротив, все это очень интересно, и я с удовольствием тебя слушаю.
— Какая вы добрая, барышня! Если кто-нибудь должен быть счастлив в жизни, то, наверное, это вы.
Марья Петровна вздохнула.
Егор Никифоров встал, поднялся по ступенькам крыльца и поставил ружье в кухонных сенях и около него положил сверток.
— Прощенья просим, барышня, — вышел он из сеней, — время уже к вечеру, а мне надо еще сходить на мельницу, — не ближний свет, за мукой, я и ружье здесь оставлю, а то придется нести мешок на спине, так оно только помешает, а на обратном пути захвачу его. Пусть тут лежит и сверток.
— Нет, тогда я лучше сама занесу его Арине в воскресенье.
— Будь по вашему, милая барышня, до свидания. Я скажу Арине, что вы об ней подумали.
С этими словами он надел шапку и ушел со двора.
Марья Петровна вошла в сени, взяла сверток и вошла с ним в дом.
Время на самом деле близилось к вечеру. После вечернего чая молодая девушка ушла в свою комнату и там с нетерпением стала ожидать приближения ночи. Она чутко прислушивалась к движению в доме, дожидаясь, когда все уснут, чтобы незамеченной проскользнуть на свидание.
Черный большой платок, который она накидывала на себя, уже лежал приготовленный на стуле.
Молодая девушка потушила свечу, чтобы в доме подумали, что она уже легла спать.
В темной комнате продолжала она прислушиваться к голосам людей и к их движению в доме, но вот, мало-помалу, все смолкло. Часы пробили одиннадцать.
Час свидания настал.
Молодая девушка была убеждена, что все заснули в доме. Но она ошибалась. Двое людей бодрствовали и дожидались этого часа, так же как и она…
Эти люди были ее отец и Иннокентий Антипович Гладких.
Марья Петровна закуталась в платок и осторожно выскользнула из своей комнаты. Тихо, чуть дыша, спустилась с лестницы, прошла через столовую в кухню, неслышно отодвинула засов двери и выскочила на задний двор.
Ночь была лунная. Как тень направилась она к садовой калитке и исчезла в саду, чтобы аллеей добраться до другой калитки, выходившей на берег Енисея.
Почти следом за ней выскочил из своего кабинета Петр Иннокентьевич и так же осторожно, как и она, прошел через несколько комнат в кухню. Если бы он посмотрел в эту минуту на себя в зеркало, он не узнал бы себя. Он был бледен, как мертвец.
Марья Петровна впопыхах забыла затворить за собою дверь, и лунный свет, падая в сени, осветил стоявшее в них ружье.
У Толстых мелькнула роковая мысль. Он схватил ружье и выбежал на двор.
У крыльца стоял Иннокентий Антипович.
— Петр, куда ты? — загородил он ему дорогу.
— Пусти меня, не твое дело!
— Нет, я тебя не пущу.
— Пусти, говорю тебе, прочь с дороги! — с пеной у рта, задыхающимся голосом прохрипел Толстых.
— Нет!
— Несчастный! — простонал Петр Иннокентьевич и с необычайной силой раздраженного до бешенства человека схватил своего друга за горло и отшвырнул в сторону.
Гладких ударился головой о заплот сада и упал без сознания.
Не обращая внимания на упавшего товарища детства, Толстых, как хищный зверь, бросился через калитку в сад и, замедлив шаги, пригнувшись к земле, точно ночной хищник, направился к той же калитке, куда за несколько минут прошла его дочь.
Кругом все было тихо. Ни один лист не колыхался на деревьях.
Петр Иннокентьевич слышал биение своего собственного сердца.
Несмотря на то, что в саду было довольно светло от лунного блеска, он не видел ничего: какие-то то зеленые, то кровавые круги сменялись в его глазах.
Он шел, замедляя шаги, как бы желая оттянуть время, когда он воочию убедится в падении своей дочери.
При малейшем шорохе, порой лишь казавшемся ему, он останавливался и вслушивался. Убедившись, что по близости нет никого, он продолжал путь.
Ему казалось, что то тут, то там он слышит тихий страстный шепот — это была игра его расстроенного воображения.
Наконец, он достиг до калитки, ведущей на берег реки, и вышел из сада.
Луна полускрылась за облаками, но Петр Иннокентьевич, казалось, обладал двойным зрением — он сразу заметил вдали на берегу две фигуры и узнал в них свою дочь и ее соблазнителя.
В глазах у него потемнело. Он упал ничком в траву и несколько минут пролежал недвижимо, затем, тихо поднявшись на руки, стал подползать к месту преступного свидания.
Уже до его чуткого уха долетал чуть слышный шепот влюбленных — это не была уже игра воображения; это была роковая действительность.
«Его дочь целовалась с посторонним мужчиной. Его дочь — любовница какого-то проходимца. Любовница — это несомненно», — мелькали страшные мысли в голове несчастного отца.
И он все полз и полз вперед и наконец очутился шагах в пяти от влюбленных.
Он впился жадным взглядом в ненавистные для него черты соблазнителя его дочери, он точно хотел поглатить его этим взглядом или на век запечатлеть его лицо и его фигуру в своей памяти.
Его дочь стояла к нему спиною.
Они говорили пониженным шепотом. Петр Иннокентьевич едва улавливал звуки.
Он хотел слышать их разговор, упиться своим позором, еще более убедиться в нем, хотя и теперь в его уме не было ни тени сомнения.
Он стал подползать к ним ближе. Вот он почти около них.