Тайна забытого дела
Шрифт:
— Ваше анархистское прошлое не внушает доверия, — сказал начальник.
— Какое там прошлое, — попытался оправдаться Козуб. — Без году неделя. Мальчишкой был.
— Все равно. Это ставит под сомнение ваше заявление, что вы оказались на эсеровской квартире случайно. — Начальник перешел на шепот. — За участие в эсеровской боевой группе, хранение и распространение контрреволюционных листовок вы, бывший анархист, пробравшийся в органы милиции, под трибунал пойдете, и высшая мера революционной защиты вам обеспечена.
— Но ведь… — Инспектор никак не мог справиться с пересохшим
Начальник словно пронзил Козуба своим немигающим взглядом.
— Я верю документам, которые лежат передо мной! — он кивнул на красную папку.
В этом немигающем взгляде инспектор прочел свой приговор, и у него похолодела, казалось, вся кровь, словно был он уже неживой.
Нет, смерти Иван Козуб не боялся: той боли, которой сопровождается уход человека из жизни. Слишком часто он видел, как быстро и просто это происходит.
Беспокоило другое. То, что его жизнь, жизнь Ивана Козуба, так глупо обрывается, что он еще не надышался воздухом, не налюбовался солнцем, не насытился любовью, не насладился гордостью, что все его усилия, вся неутоленная жажда выбиться в люди оказались мышиной возней. И жизнь так вот легко обрывается из-за дурацкого стечения обстоятельств.
— Но, наверно, вы родились в рубашке, — неожиданно заявил начальник.
Козуб встрепенулся.
— Запомните, — многозначительно произнес человек, державший в руках его судьбу, — никакой облавы у вашей соседки не было, и ничего у нее не нашли. В архивах об этом не останется никакого следа, и эти бумаги, — он опять кивнул на красную папку, — будут уничтожены. Вы случайно, как кур в ощип, попали в дело, в которое не имели права совать свой нос. В таких случаях, как правило, бесследно исчезают. Но вы, повторяю, родились в рубашке. Ваша задача пока что будет простой и легкой — тоже обо всем забыть. Ясно?
Под холодным оценивающим взглядом начальника Козуб съежился, затем вскочил. Нет, он не откажется от своего шанса! Он еще выбьется в люди! Тем более что от него так мало требуют. Забыть! Забыть, не знать всегда легче, чем вспоминать, знать и действовать.
Хозяин кабинета и судьбы Козуба внимательно следил за выражением его лица и разгадал его душу.
— Я знаю, — сказал он, — вы не трус и заслуживаете большего, чем достигли. Вы меня поняли? Вы еще понадобитесь. Даруем вам жизнь не за красивые глаза. Домашний арест ваш закончился. Собственно, его и не было. Будем считать его недоразумением. Вы выполняли особое задание и потому не являлись в Центророзыск. Я туда позвоню. Можете идти.
Козуб нерешительно кашлянул.
— Что еще?
— Я хотел спросить о своей соседке… — начал было инспектор и тут впервые увидел, как появилась на губах начальника, зазмеиласъ насмешливая улыбка.
— Вы о Терезии? О ней не беспокойтесь. Это она побеспокоилась о вас.
35
Юрисконсульт Иван Козуб был уверен, что Ковалю при всей его дотошности никогда не удастся узнать об этом давнем разговоре. А также и о том, кто стрелял в инспектора Решетняка через окно и в бою под Вербовкой. Эта мысль успокаивала даже сейчас. Хорошо, что бывают тайны, которые известны одному или двум человекам
А Коваль, в свою очередь, думал о том, что многого никогда не узнает преступник. В частности, что выйти на него помог бывший милицейский инспектор Решетняк, который только накануне так рьяно нападал на Коваля в кабинете юрисконсульта.
— Вы, наверно, помните Колодуба, — сказал подполковник. — Он принадлежал к числу тех эсеров, которые неразоружились до самого конца. И даже был одним из вожаков.
— Колодуб работал в наркомате внутренних дел.
— И больше ни о чем не говорит вам эта фамилия?
Козуб пожал плечами. Взгляд его все еще скользил вдоль рельсов, по кустам, словно он и до сих пор не потерял надежду найти то, что потерял.
— Колодуб был председателем комиссии по чистке милиции в двадцать третьем году?
— Какая вам разница! — вырвалось у юрисконсульта.
— Вы тоже проходили у него чистку. И остались. А куда он девался потом?
— Я не биограф этого Колодуба.
— Ладно. Не будем спорить. Скажите, кто, кроме вас и Гущака, присутствовал на ночном совещании в кабинете председателя правления банка Апостолова?
Козуб только глазами сверкнул.
— В декабре двадцать второго года, накануне ограбления, — уточнил подполковник.
Юрисконсульт сник.
— Тот же Колодуб?
Длинные тени от Коваля и Козуба падали на рельсы. По этим теням, взревев сиреной, промчалась электричка.
Подождали, пока стихнет грохот. Когда поезд прошел, Коваль снова спросил:
— Так зачем вы убили Гущака?
— Старые счеты… как вам теперь известно… — очень тихо ответил Козуб.
— А точнее?
— Он не имел права приезжать. Я уже не тот Козуб, который наделал когда-то ошибок. Я не хотел их повторять.
— А он принуждал? — Коваль не смог скрыть иронию.
— Ему не надо было приезжать, — упрямо повторил Козуб.
— Вы его боялись?
— Бояться не боялся.
— Он много знал?
— Не очень.
— Достаточно, чтобы разоблачить вас. Знал все перипетии этой истории. Пока он жил в Канаде, вы здесь хитрили, прикидывались честным человеком, сделали карьеру. В конце концов, вас раскусили, выгнали из партии, но о вашем участии в ограблении банка никто не знал, и вам удалось притаиться юрисконсультом на маленькой фабрике. Теперь репатриант Гущак мог и эту вашу тихую заводь разорить. Наверно, пригрозил, что расскажет, как по заданию эсеров вы прикрыли дело и помогли ему бежать за границу.
— Это был бандит, — жалобно проговорил Козуб. — На его совести не одна человеческая жизнь. И если этот палач получил по заслугам…
— Вы знаете, что не имели права чинить суд и расправу.
— Он приехал, чтобы раскрыть тайник и получить от Советской власти отпущение грехов. Но когда увидел, что он давно разрыт, буквально взбесился, набросился на меня, будто бы это я виноват. Жалко, не обратился тогда к врачу — такие синяки были! А тут — поезд, ну и затянуло его. А может быть, и сам бросился — уже стемнело, я не присматривался, не до того мне было — руки и ноги дрожали. Зачем он только приехал сюда, где столько крови пролил, столько вреда причинил!