Тайна забытого дела
Шрифт:
— Раскопанный тайник Гущак увидел за четыре километра отсюда, а взбесился и вцепился в ваше горло здесь, на станции? — усмехнулся подполковник. — Долго же раскачивался!
— Французы говорят: «Кто справедлив, тот жесток». Я не убивал. Это несчастный случай. Поверьте мне как земляку, как человеку, который в детстве одну воду с вами пил, своими ногами стежки-дорожки вам протаптывал!
— Да, — вздохнул
— Боже мой, какие сантименты! Какая пустопорожняя болтовня в устах матерого милицейского волка! Я все время слушал ваши тары-бары и удивлялся. Думаю так, гражданин Коваль, — с неожиданной твердостью заговорил юрисконсульт, — раз уж мы не договорились, разойдемся и будем считать, что корпус деликти не установлен. Доказать противоположное все равно не сможете.
— Где вы стояли с Гущаком?
— Ну, скажем, вот здесь, где сейчас стоим.
— Проведем следственный эксперимент на этом месте, проверим, может ли воздушная волна втянуть под колеса трезвого взрослого человека.
— Никакие эксперименты вам не помогут.
Подполковник обернулся. Уже стемнело, и станционные постройки едва угадывались в свинцовом полумраке. Даже лицо лейтенанта Андрейко, прогуливавшегося в нескольких шагах от них, расплывалось бледным пятном.
— Вы задержаны, гражданин Козуб, — сказал Коваль.
В нем все уже перегорело, улеглось, определилось, позади остались и волнения, и боль, и он видел сейчас перед собой только преступника, которого должен доставить в управление.
— Вы не смеете! — вскричал юрисконсульт.
— Не кричите, — утомленно произнес подполковник. — Пожалуйста. Мне противно и тяжко вас слушать. Лейтенант Андрейко нашел здесь осколки бутылки, которой вы ударили Гущака. На ее горлышке были отпечатки пальцев. Мы долго не могли догадаться, где искать этого человека. Но сейчас остается только взять отпечатки пальцев у вас…
Где-то вдали, меж лесистых холмов, нарастал шум электрички. А здесь, рядом со станцией, еле слышно зазвенели рельсы.
— Вы сильно сжимали бутылку. После того
Козуб стоял, закрыв глаза и покачиваясь.
А рельсы звенели все сильнее и сильнее. Рокот нарастал, приближался, заглушая этот звон. И вот из-за поворота выскочила невидимая в темноте электричка — словно вспыхнула в черном небе новая заря. Потом могучий прожектор золотым языком лизнул рельсы у ног Коваля и Козуба и сразу разукрасил все небо и всю землю ослепительным, неправдоподобным светом.
Тени Коваля и Козуба, сначала едва обозначенные, стали четкими и длинными, легли на рельсы, а потом сразу укоротились и метнулись в сторону. Машинист электропоезда заметил людей вблизи колеи и дал предупредительную сирену.
При свете прожектора Коваль взглянул на часы.
— Это та самая электричка — девять пятьдесят, — сказал он юрисконсульту, — под которую вы столкнули оглушенного вами Гущака. Идемте.
Козуб закрыл лицо руками. Плечи его вдруг сгорбились и затряслись, и респектабельный юрисконсульт, словно в волшебной сказке, превратился в жалкого гнома.
Коваль смотрел на этого человечишку, над которым сам он стоял как неумолимая судьба, и ему стало так нехорошо, словно нечаянно наступил на скользкую жабу и раздавил ее.
Козуб отнял руки от лица, и глаза его в свете прожектора сверкнули каким-то нечеловеческим огнем.
Электропоезд надвигался на них.
Козуб что-то выкрикнул, но подполковник услышал только: «Экспериментов не будет!»
Козуб рывком натянул на голову пиджак и, опустившись на колени, нырнул под колеса электрички.
Вагоны легко, словно пританцовывая, промелькнули мимо Коваля и Андрейко. Последний качнул красными огнями, и снова воцарилась темнота, едва рассеиваемая светом станции.
— Экспериментов не будет, — произнес Коваль непонятную лейтенанту фразу. — Бегите, Андрейко, на станцию, возьмите сержанта, пусть организует охрану трупа и позвоните в управление. Придется на время остановить движение поездов.
Киев, 1971–1972 гг.