Тайна женского сердца
Шрифт:
– И вы по-прежнему любите свою принцессу? – кокетливо спросила Королина, ловко скрывая свое разочарование, оттого что место в сердце молодого офицера занято, и не исключая возможности попробовать вступить в соперничество с принцессой с острова Корсика.
– Нет, – ответил Набулионе.
– Нет? Почему же?
– Она умерла.
– Ваша Джикоминетта умерла? – искренне поразилась Королина.
– Да. Она умерла.
Джикоминетта умерла в пятилетнем возрасте. Она лежала, закрыв глаза, в маленьком гробике в своем чудесном, сшитом из старой королевской мантии, ослепительно голубом платье – другого у нее не было – и как будто спала. Потом гробик закрыли крышкой и отнесли на кладбище. Отец объяснил Набулионе, что Джикоминетту забрали ангелы к себе на небо и она теперь поет вместе с ними,
Набулионе тогда еще верил, что есть Бог. Мать водила его в церковь, и он молился и знал, что когда-нибудь и он попадет на небо, как и Джикоминетта, и снова увидит ее там в голубом шелковом платье со шлейфом, окруженную уже не козами, а добрыми ангелами.
В Бога Набулионе перестал верить в Бриеннском военном училище. Это ведь был монастырь и преподавали в училище в основном монахи. Толстые, с отвратительными благостными жирными лицами, воровато прячущие глаза. Они приносили сладости и подкладывали лучшие куски ученикам, которых все называли «херувимчиками» или «нимфами», их монахи, опасливо озираясь, часто водили к себе в кельи.
Набулионе не понимал, почему старшие ученики сторонятся этих «херувимчиков», приторно миловидных, с невинно смазливыми личиками и стыдливо опущенными глазами. Набулионе тогда еще не исполнилось даже одиннадцати лет, он многого не знал и ему не было у кого спросить. Но по обрывкам разговоров и по намекам и насмешкам он начал догадываться. И все понял, когда однажды один из монахов сунул ему в руку кусок сладкого пирога и он почувствовал на своих ягодицах пальцы святого отца.
Вспышка ярости и бешенства корсиканского волчонка была так сильна, что все монахи с тех пор стали обходить его стороной. А когда один из «херувимчиков» случайно, нечаянно, задел Набулионе плечом, он набросился на него с кулаками.
В церкви, во время песнопения, видя, как монахи, благочестиво сложив руки и закатив глаза, старательно выводят мелодию псалма, он ясно, раз и навсегда понял, что Бога нет. Ибо если бы Бог был, то он не позволил бы монахам служить в церкви после того, что они делали в своих кельях с «херувимчиками». Но тогда он не помнил о Джикоминетте и не задумывался, где – если не у Бога на небе – она теперь.
3. О Вертер!
– В молодости я жил вашим Вертером.
– Неужели?
– О, поверьте моей искренности!
Ничего еще не делал, но уже готовился к чему-то, торопился куда-то, чего-то ждал, на что-то надеялся и мечтал, мечтал до иступления.
Набулионе вспомнил о Джикоминетте только сейчас, когда Королина спросила его о любви. Была ли у него любовь? Да, была. Ему не нужно стыдиться, что у него не было любви, как нет денег заказать мундир у хорошего портного и на экипаж, чтобы приехать на свидание к Королине или посетить мадам Грегуар дю Коломбье.
– Умерла… – растерянно повторила Королина, – это, наверное, так печально…
– Чтобы понять это, нужно пережить такую же утрату, – холодно сказал Набулионе.
– О да, – виновато согласилась Королина.
– Быть непонятым – это судьба многих из нас, – вслух сказал Набулионе и мысленно продолжил: «Ах, зачем не стало подруги моей молодости! Ах, зачем я ее знал! Я сказал бы: «Безумный, ты ищешь то, чего на этом свете не найти».
Эти строки из «Страданий молодого Вертера» всегда оказывали очень сильное воздействие на молодого корсиканца.
– Вы так много пережили, – робко сказала присмиревшая Королина, – вы страдали…
– Да, моя жизнь окончена. Стоит ли жить после всего, что мне пришлось перенести? Разве возможна любовь в этом мире? О, эта мишурная нищета, скука среди всех этих мерзких людей, которые здесь толкутся! Как смешно смотреть на их мелочное соперничество! Как они следят друг за другом, как подстерегают один
– Ах, Поль и Виргиния, – воскликнула Королина, – как бы я хотела оказаться на их месте, в их хижине! Я рыдала всю ночь, когда прочла историю их несчастной любви. Моя подушка промокла от слез!
– Сен-Пьер – гений. Только он и Руссо! Когда я прочел у Сен-Пьера: «Всякий, кому пришлось много выстрадать от людей, ищет уединения», – я понял, что он гений. Только одиночество спасало меня от этого мира!
– О, как я вас понимаю, – восторженно пролепетала Королина: «Какой он все-таки необычный, этот Набулионе. Это любовь, это жестокие утраты так возвысили его чувствительную душу! Какие удары безжалостной судьбы ожидают его. О, как нужна ему поддержка и верная подруга! О, как он несчастен! Можно всем пожертвовать ради него! О, как это восхитительно!»
– Когда я вижу границы, в которые заключен человек со всеми порывами его страстной души, – продолжал Набулионе, возвращаясь к своему любимому «Вертеру», – когда вижу, что человека заставляют жить только ради удовлетворения его потребностей, которые, в свою очередь, не имеют иной цели, кроме как только продлить его жалкое существование еще на некоторое время, еще хотя бы на одно мгновение, когда я понимаю, что ради этого низкого существования я должен заковать в цепи свой дух, я вижу, что я – всего лишь узник, заключенный в четырех стенах темницы этого презренного мира! И тогда я ухожу в самого себя и только внутри себя нахожу я целый мир, мечты и стремления! И как бы я ни был угнетен, какие бы сети ни опутывали меня, мое сердце, мое сознание жаждут сладостного чувства свободы и я понимаю, что должен навсегда покинуть эту темницу!
– Навсегда? – ощущая легкий холодок страха переспросила Королина, вдруг осознавая, о чем говорит ее кавалер.
Но семнадцатилетний поручик артиллерии уже не слышал ее слов.
– О, эта пустота, ужасная пустота, которую я чувствую в моей груди! Я готов разорвать себе грудь, прострелить себе мозг от мысли, что люди так мало значат друг для друга! Увы! Любовь, радость – разве это возможно? Каждый вечер я ложусь в постель с желанием и надеждой не проснуться уже никогда. Никогда! А утром открываю глаза и к своему ужасу вижу солнце и снова я несчастен! Перед моей душой падает занавес и сцены бесконечной жизни превращаются передо мной в бездну, уходят в пропасть вечно зияющей впереди могилы. Тоска давит мою грудь, отчаяние охватывает мою бедную душу. Вокруг меня небо и земля и я не вижу ничего другого, кроме раскрытой пасти невидимого чудовища, поглощающего дни и годы, пережевывающего людей и меня вместе с ними. Разве не в том судьба человека, чтобы страдать и пить свою горькую чашу? Зачем же притворяться, что эта чаша сладка? Зачем мне стыдиться своих истинных чувств, когда все мое существо колеблется между бытием и небытием, когда прошлое как молния над мрачной бездной освещает будущее, и все вокруг меня исчезает и весь мир гибнет вместе со мной? Что такое человек! Как бессилен он именно тогда, когда ему нужны силы, когда он порывается к бесконечному?! Ах, был ли до меня кто-нибудь так несчастен? О судьба! О человечество! Что делать мне в этом мире? – Набулионе отвлекся от «Вертера». – Если я все равно должен умереть, то не лучше ли самому убить себя? Ведь я стою на пороге этой жизни и она сулит мне только бесконечную цепь несчастий и унижений. О как далек человек от природы! О как прав Руссо! Как прав Сен-Пьер! Как труслив и подл, как раболепен человек! Нет! – Набулионе снова вернулся к «Вертеру» – Умереть! Умереть и прекратить это бессмысленное существование. Исчезнуть! Что это значит: умереть, исчезнуть? Умереть. Могила. Тесно и темно. Холодная земля…