Тайна Животворящего Креста
Шрифт:
– Однако грабитель успел прихватить крестик, – напомнил я. – А этот крестик очень важен для Липатова. Ведь я мог отдать крестик не Липатову, а Сергею Геннадьевичу.
– Вот как раз Сергей Геннадьевич – самая лучшая кандидатура на место организатора преступления, – оживился Тавров. – Тут все сходится: ему был нужен крестик, и, видимо, грабитель должен был его принести. Скорее всего, Сергей Геннадьевич был на улице или в квартире напротив дома Липатова в момент совершения преступления, иначе откуда он мог узнать, что крестик у тебя? Ставилась задача любой ценой получить его и были обещаны большие деньги, а также фальшивые документы. Обрати внимание: грабитель должен был покинуть Москву под именем Владимира Николаевича Липатова. А уж после этого жить по документам на другое имя. И специально был выбран момент, когда Липатов-младший отправился в Новосибирск: в чужом городе вольной птице-командированному трудно доказать свое алиби – его практически никто не видит целый день в гостинице, поскольку человеку интересно прогуляться по незнакомому городу; друзей нет. Идеальный вариант!
– Допустим,
– Значит, был еще кто-то. Сергей Геннадьевич неоднократно говорил о себе во множественном числе, ведь так? – напомнил, в свою очередь, Тавров. – Если он не страдает манией величия или раздвоением личности, то он имеет в виду организацию. И если организация сумела сделать на высоком уровне фальшивый паспорт один раз, то изготовить еще несколько проблемы не представляет! Да и недостатка в людях у них нет, так что было кому поехать в Новосибирск вместо незадачливого грабителя.
– Тогда зачем Сергей Геннадьевич вручил грабителю пистолет с неисправным глушителем? – спросил я.
– А откуда мы знаем, что он дал тому пистолет? – хитро прищурился Тавров. – Возможно, что грабитель купил его сам по случаю и ни хрена не понимал в глушителях. Он видит по маркировке, что глушитель не самодельный, и уже это его успокаивает. Тем более что выбирать не приходится: он в бегах, ему нельзя лишний раз «светиться», нельзя входить в контакт со старыми знакомыми – ведь за ними могут следить. Вот и воспользовался тем, что удалось достать по случаю. Тем более что парень трижды сидел за грабеж, причем оружие он ни разу не применял, а лишь угрожал жертве. Похоже, что и в этот раз он стрелять не собирался.
– Логично, – согласился я. Честно говоря, мне трудно было представить Липатова-младшего, покупающего оружие для убийства дяди или печатающего фальшивые документы. А вот Сергея Геннадьевича я вполне мог представить в такой роли. Без проблем!
– Сергей Геннадьевич выглядел очень расстроенным, когда я сообщил ему о найденных в квартире Липатова «жучках», и заверил, что «они» не имеют к установленной прослушке никакого отношения, – заметил я.
– Он еще будет тебе пудрить мозги и обхаживать, как девицу, – ухмыльнулся Тавров. – Ты для него одна из ниточек к Липатову. И за тебя он будет держаться. Так что не расслабляйся!
Возможно. Но что, если Сергей Геннадьевич действительно не имел отношения к установке «жучков» в квартире Липатова? Тогда действительно в деле появилась третья сила, о которой мы ничего не знаем. И это мне не нравилось.
Когда обвинения Сергея Геннадьевича в адрес Липатова-младшего были опровергнуты, я стал больше ему доверять. И Липатов, как мне казалось, тоже проникся ко мне доверием: во всяком случае, он почти не общался с Тавровым, но мне звонил каждый день – просто чтобы поговорить и снять напряжение. Похоже, что ему было одиноко в Москве: здесь у него не было друзей, а если вообще таковые имелись, то все они остались в Питере, где Липатов-младший провел большую часть своей жизни.
Однако в этот раз в его голосе слышалось нескрываемое волнение.
– Мечислав Мстиславович! Я очень прошу вас приехать ко мне немедленно!
– Что случилось, Владимир Николаевич?
– Я скажу вам при личной встрече, – отказался идти на телефонную откровенность Липатов. Похоже, что тридцать седьмой год вбил в российскую «интеллигенцию» на генетическом уровне страх откровенных разговоров по телефону.
– Да, но… – замялся я, глядя то на часы, то на нахмурившуюся супругу. – Все-таки двенадцатый час ночи…
– Метро еще ходит, да и, в конце концов, такси можете взять… Я оплачу! – решительно предложил Липатов.
– Владимир Николаевич! Я семейный человек! – взмолился я. Больше, разумеется, для жены.
– Дайте супруге трубку! – велел Липатов.
– Тебя! – протянул я телефон оторопевшей от неожиданности жене. Не знаю, что уж за аргументы привел ей Липатов, но по окончании разговора я получил индульгенцию на отсутствие аж до следующего дня. Я быстро оделся и помчался к станции метро: хоть Липатов и обещал оплатить мне такси, но я не любил злоупотреблять чужой любезностью – если жадность есть мать всех пороков, то наглость, безусловно, ее первенец.
Липатов встретил меня с нескрываемой радостью и сразу потащил в кабинет. Спохватившись по дороге, он торопливо предложил:
– Э-э… Мечислав Мстиславович! Может быть, поужинаем?
– Спасибо, я уже…
– И я уже! Тогда сразу к делу! – обрадовался Липатов и торопливо принялся объяснять причины столь позднего вызова:
– Я уже говорил, что попробую найти документ с расшифровкой зашифрованной страницы из рукописи Тозо. Так вот, я изучал содержимое одного из чемоданов, битком набитого бумагами. Там я нашел даже студенческие конспекты дяди, которые он хранил непонятно зачем. Но главное: в стопке бумаг, представлявших собой переписку моего прадеда с управляющим имением Липатовых, я обнаружил лист бумаги, исписанный незнакомым мне почерком. Я едва начал читать его, как понял: это важно! Это единственное письмо бесследно и загадочно исчезнувшего где-то между Стамбулом и Триестом Андрея Васильевича Тузова, последнего представителя рода Тузовых по мужской линии. Я был уверен, что с момента его отъезда в его последнее путешествие от него не было ни единой весточки: во всяком случае, так повествовала семейная
И Липатов сунул мне под нос пожелтевший лист бумаги, исписанный витиеватым почерком.
Глава 7
– Честно говоря, я плохо разбираю почерк наших далеких предков, – честно признался я.
– Да, тут нужна привычка, – согласился Липатов, нетерпеливо вырываая у меня из рук письмо. – Давайте, я прочитаю:
«Бесценная моя доченька, единственная моя Оленька! Спешу сообщить, что я жив и здоров. Уповаю, что Божьей волей ты и супруг твой здоровы. Будучи в городе Каттаро, довелось мне услышать, к глубокой моей печали, что во многих городах Российской империи и даже в самом Санкт-Петербурге случилась нынче холера и холерные бунты. Очень надеюсь, что вы летнее время провели в имении, не подвергаясь риску заразы и угрозам обезумевшей черни. Что до цели моей экспедиции, то уж почти два года минуло с того времени, как я, окрыленный надеждами на скорую разгадку тайны и обретение богатства, достойного багдадского калифа, покинул Отечество и пустился в путешествие. За это время пережил я множество надежд и разочарований, преодолел с Божьей помощью немало невзгод и лишений. Затянулась моя экспедиция сверх ожидаемого в печальном следствии того, что хотя и доставшийся нам от предка нашего Иоанна Тоза документ оказался удивительно верен, но, как оказалось, означал совсем не то, что я думал. И через это печальное недоразумение из некоторых мест едва удалось мне ноги унести с Божьей помощью целым и невредимым. По незнанию истинного смысла содержимого документа, повел я себя опрометчиво и необдуманно, так что чуть было не нашел в дальних краях смерть лютую. И лишь будучи в Венеции, купил у одного тамошнего обедневшего аристократа древний пергамент, из которого и понял истинную ценность завещанного нашему роду документа и его истинную опасность, которую понять не могли столь долго ни я, ни все, кто владел им доселе. Но самое главное то, что недавно оказался я в городе Рагузе, решив навестить монастырь, в коем наш предок Иоанн Тозо провел столько лет в добровольном уединении от мира и в коем почил в Бозе. И случился там со мной удивительный случай. Едва настоятель уразумел, что я есть потомок до сих пор почитаемого ими за праведность келейника, как немедля передал он мне оставшуюся от него вещь. По его словам, вещь сия была оставлена ему на сохранение предком нашим Гвидо Тозо, что выехал в Россию для служения государю и основал там наш род, род Тузовых. И едва я на нее взглянул, как снизошло на меня озарение. Истинным ключом к тайне служит не тот документ, который я всю жизнь изучал, и слепо доверился тому, что бегло углядел в нем, не проникнув в скрытый смысл. Истинным ключом к тайне служит тот деревянный маленький предмет, что я оставил тебе на сохранение перед отъездом, дорогая моя доченька. А потому у меня просьба такая. Коли ты укрыла его в надежном месте у верных людей, как я тебя и просил, то поспеши его вернуть обратно. Как доберусь я с Божьей помощью до рубежей Отечества, то немедля поспешу к тебе в имение, и там с тобой мы раскроем древнюю тайну рода нашего и решим, что нам далее с ней делать. Не серчай на меня, доченька моя дорогая Оленька, что томлю тебя в ожидании подробностей. Далеко не все можно доверить бумаге, проходящей через чужие руки, даже если и нет поводов усомниться в верности сих рук. Подробно все обскажу при нашей встрече. Сие письмо отправлю с оказией. Некий дворянин, на службе государевой пребывающий, нынче утром по казенной надобности отправляется коротким путем из города Каттаро в Санкт-Петербург, с ним и передам письмо. Я же намереваюсь морем на корабле знакомого мне капитана из Каттаро добраться до Фессалоник, поелику путь наикратчайший, тот, что пролегает через город Триест, да и через все бывшие владения венецианские мне заказан. А уж от Фессалоник, буде на то воля Божья, немедля достигну Одессы на кораблях местных купцов. А не случись такого корабля в ближнем времени, то дожидаться его в Фессалониках не стану, а доберусь до Трапезунда. А уж из Трапезунда много ходит греков, как и местных, так и наших, в Одессу. Засим заканчиваю свое многословное послание, дорогая моя Оленька. Храни Бог тебя и семью твою! Уповаю на скорую нашу встречу и молю о ней Господа нашего.
Писано в городе Каттаро, Святой Трифон, 9-го июня 1831 года».
Дочитав письмо, Липатов с волнением посмотрел на меня и воскликнул:
– Вы представляете, сколько нового мы узнали из этого письма?!
– Я так понял, что документ, который Тузов захватил с собой в путешествие, и есть пресловутая карта сокровищ Энрико Дандоло, – ответил я. – Не ясно, почему Тузов говорит о том, что карта вроде бы верна, но не оправдала его ожиданий. Чертовщина какая-то!
– Да что там карта! – отмахнулся Липатов. – Вдумайтесь в простую вещь: Энрико Дандоло составил карту мест, где якобы он укрыл награбленные в Костантинополе сокровища аж в самом начале тринадцатого века! Джованни Тозо жил на триста пятьдесят лет позже. А Андрей Васильевич Тузов приехал в эти места спустя более чем шестьсот лет! За это время изменились все ориентиры: деревни превратились в города, древние города превратились в руины, а те города, что остались, изменили свой облик из-за многочисленных разрушений вследствие войн, пожаров и землетрясений. Одиноко стоящие столетние деревья либо сгнили, либо были срублены. Даже рельеф местности за срок более чем в полтысячелетия мог измениться до неузнаваемости. В те времена на картах не было топографической привязки местности – лишь ориентиры, которые большей частью исчезли за такой большой срок. Немудрено, что Андрей Васильевич ничего не смог найти!