Тайна Зои Воскресенской
Шрифт:
В посольстве на приемах, как обычно, гостям предлагался коктейль, о котором в дипкорпусе подшучивали, и часто всякие безалкогольные напитки называли «коктейль а-ля мадам Коллонтай». Застолье в советском посольстве всегда, а особенно во время войны, было скромным. И если у американского посла к обеду подавалась фаршированная индейка и зимой свежая клубника, Александра Михайловна потчевала гостей вкусно, но не перегружая излишней пищей и не дурманя голову алкоголем. Сервировку стола она брала на себя. Для этого в буфете у нее был набор всевозможных фигурок, ваз. Посередине стола могли быть поставлены низкие вазы с цветами,
Я была свидетелем, когда Александра Михайловна указывала хозяйственнику развесить в столовой тарелки, которые она получала в подарок в первые годы революции от рабочих фарфоро-стекольных заводов. «Повесьте, пожалуйста, – говорила она, – вот эту». «Тарелка будет висеть, – продолжала она, – как раз напротив американского посланника Джонсона». На тарелке были изображены серп и молот, а по краю написано: «Кто не работает, тот не ест». «Он поймет намек, что давно уже пора открыть второй фронт». А против английского посланника сэра Виктора Маллета она распорядилась повесить тарелку с надписью: «Царствию рабочих и крестьян не будет конца». И при этом с усмешкой добавила: «Говорят, Маллет принялся изучать русский язык. Если не поймет, я ему переведу».
Александра Михайловна гордится тем, что ни одной государственной копейки на официальные подарки она не тратит: посылает дипломатам и государственным деятелям цветы, которые дарят ей.
…Коллонтай собирается на обед к английскому послу и осматривает многочисленные корзины с цветами. Цветы в посольстве всегда в изобилии – в корзинах, в вазах. Их присылают Александре Михайловне союзные дипломаты, шведские общественные деятели, писатели, художники – по всякому поводу и без повода, просто в знак почитания и признательности.
«Пошлите сэру Виктору Маллету вот эту, – говорит она секретарше, указывая на золоченую корзину с ландышами и крокусами, – только замените там карточку на мою визитную». И шофер отвозит корзину в английское посольство.
Вскоре в кабинете Коллонтай раздается телефонный звонок. Говорит сэр Виктор. «Мадам министр, неужели я огорчил вас – прислал цветы, которые вам не понравились, и вы их мне вернули». Александра Михайловна молниеносно находится: «О, что вы, сэр Виктор! Мне так понравилась ваша очаровательная корзина, что я заказала точную копию». – «Целую ваши руки и восхищаюсь вашим искусством», – отвечает посланник Маллет.
…В 9 часов утра Александра Михайловна спускается из своей квартиры в рабочий кабинет. По стуку каблуков на лестнице дежурная охрана посольства сверяет свои часы. И уже слышится звонкий, удивительно мелодичный и молодой голос: «Доброе утро! Вы не забыли, что сегодня приезжают дипкурьеры? Приготовлена ли для них комната? Очень хорошо. Спасибо… Анна Ивановна, чем это вам удалось так отчистить медные заслонки, сверкают, как на военном корабле. Да? Великолепно, но к этому порошку нужны еще и золотые руки… Александр Николаевич, поручите перевести статьи, отмеченные мною синим карандашом. В первую очередь из «Хувудстагбладет» и «Обсервера».
Александра Михайловна приходит к себе в кабинет, по пути в приемной чуть задерживается перед трюмо. Зеркало отражает среднего роста женщину в темном платье,
Голова увенчана слегка вьющимися подстриженными волосами, в которых поблескивают серебряные нити, высокий выпуклый лоб прикрывает челка.
На шее неизменная тоненькая золотая цепочка, к которой прикреплен лорнет.
Очки? Да, она ими пользовалась, когда сидела одна в кабинете и писала, но… «Очки больно давят на переносицу, очки можно забыть, потерять, лорнет же всегда при себе, а впрочем, – смеется Александра Михайловна, – не люблю я очков, не идут они мне».
Внимание собеседника приковывали глаза Александры Михайловны, большие, чуть скошенные складочками век, очень синие глаза, не поблекшие даже в преклонные годы. И над ними, как два чутких крыла, густые темные надломленные брови. Ни один портрет не мог передать этих глаз, освещенных большой мыслью, то по-матерински ласковых и чуть грустных, то лукавых и веселых, то грозовых. Но никогда их не заволакивало безразличие, равнодушие.
Рядом с ней не уживались будни, скука. Живая, темпераментная, веселая, она не любила даже на официальных приемах чинных и монотонных разговоров, всегда взрывала чопорную напыщенность остроумным словом. И никто так не умел смеяться и наслаждаться смехом, как Коллонтай. Смеялась она звонко, открыто, душевно.
Александра Михайловна обладала редким даром быть доступной, находить контакт с каждым человеком. В настольном календаре рядом с записью «обед у сэра Виктора Маллета» отмечен день рождения жены инженера торгпредства – послать открытку. Внимательна ко всем. С ней легко и просто и шоферу, и школьнику, и какой-нибудь старушке, пришедшей в посольство справиться о сыне, живущем в Советском Союзе. С первых слов пропадали у человека скованность, смущение. Она умела не подавлять, а возвышать человека.
Тяжело приходилось с ней иностранным дипломатам, сановникам, промышленникам. Сидит, бывало, в приемной какой-нибудь банкир, ворочающий миллионами, курит сигарету за сигаретой, поглядывает на часы. И, когда стрелка приближается к той минуте, на которую назначена аудиенция, начинает сдувать с себя пылинки, нервно поправляет галстук, одергивает полы пиджака, весь подбирается и перед самыми дверями старается отдышаться, чтобы не внести табачного дыма в кабинет.
Как-то я сидела у Александры Михайловны и докладывала ей о ходе работы в пресс-бюро. Она посмотрела запись в календаре, отвернула обшлаг, глянула на часы и сказала:
– Через пару минут ко мне придет Генеральный консул оккупированной Бельгии. Его эмигрантское правительство в Лондоне. Вы оставайтесь здесь. Этот визит вежливости продлится не более пяти минут, и мы с вами продолжим…
В назначенное время порог кабинета переступил высокий элегантный старик. Представился. Александра Михайловна сразу завязывает разговор не о погоде, не о театре, как принято на таких приемах, а о жгучем вопросе объединения сил против фашизма, о втором фронте.
Затем незаметно взглянула на часы – неуловимое, одной ей свойственное движение, означающее, что аудиенция закончена.