Тайна золотой реки (сборник)
Шрифт:
Иннокентий Иванович встал, размял отёкшую спину, выбил о твёрдую ладонь трубку и вышел в сенцы. Стоял на пороге и глубоко вдыхал широкой грудью снеговой настой. Казалось, что он жадно пил, боясь оторваться от огромной чаши, до краев наполненной сочным нектаром, и не мог утолить жажду.
Заметил Прасковью. Торопливую. Озабоченную. Увидел он и упряжки. Чужие. Быстрые. И уже знал, кого несёт нелёгкая в такой ранний час. Но он готов был к этой недоброй встрече. И когда Прасковья заглянула ему в лицо, то поняла, что Иннокентий настроен на крепкую схватку. Во всей его кряжистой фигуре была уверенность хозяина. Он стоял на своей земле гордый,
– Поднимай народ, – сказал спокойно. – В твоей избе их встречу. – Он кивнул на приближающиеся упряжки.
– Один?..
– Меня не тронут, – успокоил её Иннокентий Иванович, – торопись…
Убедился, что его заметили, постоял немного у порога и вошёл в горницу. Дверь в сени оставил открытой. Сел у печи. Достал трубку…
Затявкали собаки. Заскрипели нарты. Послышались крикливые команды. Громыхнула дверь в сенях. Что-то упало, загремело. На пороге стоял Цапандин.
– Кеша? – Он переступил через порог, сутулый, перекошенный. – Живой? – заскрипел цинготными бледными дёснами.
– Умку не страшит волчья стая, – грозно ответил Иннокентий.
– Старый, однако, стал…
– На гнилом корню эн как тебя скрючило.
– Камаку пора тебе, Кеша, делать.
– Шакал останется шакалом, даже если влезет в шкуру чэлки.
– Нехорошо сказал, Кеша, – кривлялся Цапандин. – Мы с тобой родные вроде бы?
– Ворон орлу не пара.
– Отчего же?
– Оттого, что первый питается падалью!
– У-у, – затрясся Цапандин, ухватил Батюшкина за грудки.
Иннокентий Иванович обвил узловатыми пальцами запястье бандита и легко отшвырнул от себя… Косматый пятнистый кот бесцеремонно вылез из-за печи с мышонком в зубах. Он развалился на самом виду и принялся за свою жертву. Батюшкин улыбнулся прищуренными глазами и, набивая табаком трубку, кивнул на кота.
– Приглядись, Цапандин…
– Щас Седаль прибудет! Тогда поглядишь!..
– И тебя, и Седалищева, и всех вас, окаянных, – Иннокентий Иванович окинул суровым взглядом вошедших отрядников, – ожидает участь мышонка!..
Цапандин взвыл волком и залепил коту такого пинка, что тот шмякнулся крепко о стену. Однако добычу не выпустил и с яростным шипением юркнул за печь. То ли с испуга, то ли для устрашения, Цапандин выхватил наган и несколько раз выстрелил в потолок. Изба наполнилась гарью… Расталкивая столпившихся у входа в избу отрядников, протискивался Седалищев. За ним вездесущий Мишка Носов и здоровенный казак толкали в спину Курила. Бледный, тонкогубый пепеляевский следователь таращил бельма на Иннокентия.
– Смутьянишь? – раскорячился он посреди избы. – Старый человек, а непорядок делаешь.
– Старость разуму опора, – ответил Иннокентий Иванович.
– Мудрости тебе не занимать, – процедил Седалищев. – Однако, когда вожак в упряжке, каюру спокойнее.
– Бывает иначе.
– Иначе думается инакомыслящим за казёнными стенами!
– Прогнили стены вашего чертога, – постучал трубкой по столу Иннокентий.
– Связать!.. – визгливо выкрикнул Седалищев. Но отрядники не двинулись с места. Иннокентий Батюшкин был грозен. Костяная рукоять якутского ножа мощно была сдавлена в его руке. Отрядники знали этого могучего старика. Слышали немало рассказов от приятелей и сородичей о большой человеческой доброте походского старосты. Неразрывные узы братства связывали его со всем тундровым населением от Халарчи
Цапандин, смекнув, с какой стороны подкатила оторопь, в душе радовался срыву следователя: Что, господин офицер?.. Наложил в штаны и ждёшь, когда выведут в нужник?.. Подожди, не то будет… Но крикнул:
– Ввести арестованного!
– Да вот он, – подтолкнул Мишка Носов невозмутимого Курила.
– Ух, каналья! – замахнулся было Седилищев на Курила, но тут же осёкся: неприязненно смотрел на него Иннокентий. – Где торгаши?!
– Тундра велика.
– Дороги узкие.
– Это кто с кем встречается.
– Где русские? – брызгал слюной следователь. – Аль не знаешь, куда ушли?
– Знаю…
– Говори!
Курил медлил. Заметил одобряющий взгляд Иннокентия Ивановича, понял, что делает правильно. Надо оттягивать время.
– Горностай, песец, ондатра купцам нужны. В Медведково пушнину скупают, в Курдигино или Чукочье… Сам знаешь, когда народ грабишь!
– Убью! – потрясал наганом Седалищев. – Бунтарь!..
– Мы детей кулаком не пугаем, а калачом согреваем. А ты?.. На Курила?! – Батюшкин надвигался на синюшного следователя.
Мишка Носов что-то шепнул Цапандину и заторопился наружу в сенцы. Цапандин сразу же передал Седалищеву. Пепеляевский офицер побелел, словно покрылся изморозью, и выскочил вслед за Мишкой. Остальных отрядников тоже как ветром сдуло…
Вокруг барановского дома стояли тундровики. Винчестеры, карабины, трёхлинейки, а то и просто острога или дубина в сильных, надёжных руках.
Потянулись в избу. Рассаживались.
– Иннокентий, – нарушил молчание Курил, – у Черноусовского острова мне бочкарёвская баба встретилась. К тебе ехала. Бочкарёва нет в Нижнем. Аболкин на заимку к Соловьёву пошёл с отрядом. Ревкомовцев ищут. Соловьёв и Цапандин распоряжение имеют от пепеляевского штаба, а у Седалищева ещё и приметы торговых людей.
– Что ещё Фрося сказала?
– Аболкин от Соловьёва на Аллаиху может пойти.
– Плохую весть принёс, Курил. Сам поеду в Кресты.
– Одного убьют.
– Данилку возьму. Он местный язык знает.
– Опасно…
– Ничего… Они учуяли, что не тот след взяли. Давай, Курил, собирай упряжку.
Отряд Аболкина оставил позади Еломенскую виску и через Блудные озёра вышел к Пантелеихе. Здесь, на заячьих берегах спокойной реки, обосновался Дмитрий Соловьёв. Купчишка жадный, желчный. Жил он бобылём. Торговал, обирал, перепродавал, обманывал кого и как мог. Экспроприированный в 1919 году, он не выбрался с насиженного места. Выжидал. Ненавидел Советскую власть. Всем, чем мог, содействовал колчаковцам. В них он видел выгодных заступников и компаньонов. В феврале 1922 года при поддержке уполномоченного пепеляевского штаба Цапандина верховодил контрреволюционным переворотом в Нижнеколымье.
Сына среднеколымского прокурора эвена Аболкина он принимал с распростёртыми объятиями.
– Пожаловал, приятель? – подхалимно осклабился Соловьёв. – Гульнуешь?
– Дай опохмелиться, – и уставился в ополовиненную четверть деруна, возвышающуюся посредине грязного тёсаного стола.
– Пей…
– А чёртом чего смотришь?..
– Не ершись, – сник Соловьёв, пододвигая Аболкину миски с отварной лосятиной и копчёным омулем.
– Эх-ха! – хрякнул Аболкин, осушив стакан.
– Крепкая? – ощерился Соловьёв.