Тайна золотой реки (сборник)

Афанасьев Владимир Николаевич

– Кто такие?! – издали крикнул каюр, соскочив с нарт.

– Подойди! – скрывая волнение, отозвался Волков. – Иди, иди!..

– Не шалить! – предупредил каюр, несмело приближаясь. – У меня наган!..

– У нас, кроме шкурок, ничего нет! – успокоил его Волков.

– Не слепой! Вижу!.. Кто вы? – повторил он тот же вопрос, обращаясь уже к Шошину, видимо, приняв его за старшего. – На погибель идёте? Случайно след заметил!

– Кто будете? – тихо, но внушительно спросил Шошин.

– Из штаба полковника Бочкарёва хорунжий Григорий Бондарев, – представился

тот, теребя ременные стяжки портупеи на добротном дублёном полушубке. – Извольте удостоверить личности!

– Уполномоченный?

– Стало быть!.. – И посочувствовал: – Ненадолго бы вас хватило. Вы ж в Бесову пасть угодили. Его благодарите. – Он указал на каюра со второй упряжки.

– Вот… – Шошин протянул мандаты.

– Где родился? Где крестился? – осмелел Бондарев.

…От Шошина не ускользнула напускная важность полуграмотного хорунжего.

– Родом, спрашиваешь, откуда?

– Ну да!.. – обрадовался Григорий, возвращая облегчённо бумаги. – В порядке!

– В Юрасовке родился в тысяча восемьсот девяностом году, деревня есть такая в Воронежской губернии.

– Батюшки! – всплеснул тот руками. – Земляк!.. Подколодновский я, донской!.. По стакану бы щас! Мы ж одногодки! Да как вы в такое дохлое место попали-то? Тут враз сгинешь.

– Оленей зачем испортил? – с упреком сказал Ефим. – Красоту природную.

– Эта красота, – безобидно ухмыльнулся Гришка, – сначала ослепляет, а потом в гроб загоняет. Понял? Жрать-то чего будешь? Ты ж на ногах еле держишься, а тебе до тёплого угла добраться хочется. Цингушника за собой тащите.

– А зачем двух оленей уложил? – не успокаивался Волков.

– Чудак… Тебя как зовут-то?

– Мандат уяснил? – отрезал Волков.

– Бумага и есть бумага, – недовольно огрызнулся Бондарев. – На ней человека-то не видно!

– Крещёный Ефим Волков, а это Гавриил Кузьмич Шошин… Запомнил?

– Я памятливый… – Григорий посуровел. – Оленей ободрать надо, – уставился на Волкова изучающе. – Тёлку построгаем, а быка собаки сожрут. Дорога долгая. Время неспокойное. Большевики мутят. Вы вот торговые люди… – И перевёл разговор: – Кругом дикари. Вон сидит, табак переводит, одноглазый истукан. Увязался.

– Кто он? – спросил Шошин.

– Нелька, бочкарёвский! Водку хлещет да на псах носится, как питерский лихач. Меня с ним, – он кивнул на каюра, – смешно, – Бондарев неискренне усмехнулся, – на поиски комиссаров бросили. Во?!

– Ну и как? – выдавил Шошин.

– Сейчас…

Гришка подошёл к Нелькуту. Отдал какие-то указания. И тот нехотя побрёл разделывать оленей.

Хорунжий откровенно глянул Шошину в лицо и сказал с чуть заметной дрожью в голосе:

– Знаешь, Гавриил Кузьмич, твоя фамилия известна всему побережью, от Анадыря до этого вот места. Ты мне не враг. Я тебя не знаю. – Он поднял руку, давая понять Шошину, чтобы тот не перебивал его. – Округа вся обложена. Вам не уйти. Чукча доведёт до Нижних Крестов. В Нижнеколымск хода нет. Мотька Аболкин – местный обормот, горлохват, а вот Седалищев гад из гадов.

– Не тот ли, что в якутской тюрьме служил? – спросил Волков.

– Он.

Чин имеет. Следствием в штабе ведает: кого расстрелять, кого пристрелить. Своих же офицеров нарубал… – Бондарев помолчал, хотел сказать ещё что-то, но передумал: – Ладно, бывайте, люди торговые!..

Козырнул, неопределённо махнул рукой и подался к упряжке. Сипловато гикнул, плюхаясь в нарты, и собаки подхватили. Упряжка на глазах растаяла в снежной россыпи и утонула в волнах тундрового раздолья…

– Землячок – насупился Волков. – Пойду пособлю чукче…

* * *

Иннокентий Батюшкин неторопливо шёл по укатанной нартами улочке нижнекрестовского поселения. Ни собачьего бреха, ни голосов… посеревший вокруг халуп снег да поскрипывание полозьев нарт тащившейся позади Данилкиной упряжки.

У дома Софрона Захарова Данилка остановил упряжку и стал заниматься с собаками. Иннокентий Иванович постоял немного перед софроновским жильём, помялся перед перекосившейся дверью и вошёл в сенцы.

Софрон сидел за столом перед закопчённым, скупо парящим чайником, с кружкой в руке. Глянул на вошедшего и кивнул седеющей головой, приглашая к столу. Батюшкин снял малахай, рукавицы, стряхнул кухлянку и сел.

Тихо спросил:

– Живём?

– Живы… – отозвался Софрон.

– Седаль где?

– Рыщет. – Софрон гулко отхлебнул из кружки. – В Чабаково ходил поранку, теперь на Пантелеиху подался.

– Чего там?

– Грызня.

Вошёл Данилка. Плотно притворил за собой дверь и, широко улыбаясь, посмотрел на Софрона – старого приятеля деда. Софрон указал на место рядом и поставил перед ним кружку с крепким чаем.

– Погрейся… Где пропадал?

– В кекурье…

– Люди где? – спросил Софрона Иннокентий.

– По халупам.

– Чего?

– Казаки лаются.

– Чего так?

– Вчера Мотьку Аболкина повесили.

– Кто?

– Свои же, Соловьёв продал его Бочкарёву.

– Иуда этот Митька Соловьёв.

– Деньгу ноздрёй чует… Аболкин власть хотел хватануть, а она налимной оказалась. Замышлял Бочкарёва и Седаля в пушкарёвскую полынью спустить. Да…

– Волк с зайцем не обедают…

– У Чёрного озера, – сказал Софрон, – видел Гришку Бондарева. Он анадырских комиссаров воротил из Бесовой пасти. Нелька их сюда приведёт. Не слуга больше Гришка есаулу. На побережье к чукчам подался. Ещё сказал, что один комиссар шибко в жару метался. Цинготный, говорит…

– Это наши люди, – с горьким сожалением уронил Батюшкин. – На Якутск шли…

О том, что ревкомовцев ведут в Нижние Кресты, жителей поселка оповестили. Ждали. Взмыленные ездовики поднимались по береговой круче. На первой упряжке Нелькут. За ним Цапандин с казаками. Завершали обычный аргиш усталые упряжки ревкомовцев. По поведению и настроенности казаков Батюшкин понял, что они встретили группу Шошина где-то у Пантелеевской косы. Сразу, как только упряжка Цапандина поравнялась, вышел навстречу. Собаки встали. Цапандин соскочил с нарт и, выхватив револьвер, бросился на Иннокентия, но суровые взгляды тундровиков и жителей поселка осекли его.