Тайна
Шрифт:
Всполох света разрезал темноту и тут же погас. Петя услышал над собой глухие голоса. Мужской – грубоватый и раздраженный и женский – заискивающий и извиняющийся.
– Срочно на операцию, срочно. Вы понимаете, чем мы рискуем? – требовал мужской голос.
– Так ведь, Борис Сергеевич, нет свободной операционной… – возражал женский.
– Найдите! Требуйте, угрожайте, просите! В конце концов, если нужно, я буду в коридоре оперировать. Он может умереть, не говоря уже о руке, тут шансов вообще мало. Почему так затянули?
– Из докторов только Михайлов дежурил. У него подряд четыре тяжелых операции прошло. И медикаменты только сейчас подвезли…
Сил открыть глаза не было, но этого совершенно и не хотелось. Чего там хорошего – боль, яркий свет, а тут спокойно и темно, как будто под толстым одеялом. Заснуть бы еще…
– Он у вас к утру помрет, сепсис начнется, нагноение. Что вы тянете? Быстро везите его в операционную…
Петя был бы рад проснуться и сесть через силу на кровати – объяснить, что не надо его никуда везти, ведь есть и другие раненые, которых ждут дома семьи, родные, а его никто не ждет и лучше ему сгинуть прямо тут. А напоследок выспаться сладко-сладко. А потом вспомнил – рука-то у него повреждена, как говорит этот доктор, не сможет он опереться и сесть.
Да и вообще, никакой возможности даже шевельнуться не было – только и оставалось лежать распластанным, обездвиженным крабом на простыне. Потом его насильно выдернули из сладкой дремоты, переложили на каталку и покатили куда-то. Здесь было холодно и горел яркий свет – он чувствовал это даже через закрытые веки. Было больно – кисть левой руки превратилась в какой-то шар из пламени. С каждой минутой шар этот становился все горячее, отнимая последние силы. Пете становилось все хуже и хуже, он даже застонал, хотя это приносило еще большие страдания.
Его стали обмывать холодной водой, но он не чувствовал, что она холодная. Хотелось заплакать, но у него ничего не получилось. А потом в руку воткнулась ледяная игла, и все померкло.
В лагере не то что игрушки – тряпки лишней нет. Но у Ольги ведь есть войлочное пальто, подаренное Щекочихой. Теперь оно уже все в дырах, износившееся до невозможности. Но если отрезать от него кусочек вот тут внизу, то будет почти незаметно. Из телогрейки можно надергать ваты… Еще есть подарок на день рождения – связанная соседками по бараку шерстяная кофта, – и нитки в дело пойдут… Из старого холщового мешка получится туловище… Еще есть пара пуговиц. Если постараться, из всего этого может получиться неплохая кукла. Да ей и такая годится…
Увидевшая Ольгу Щекочиха только ахнула: вся ее одежда была изрезана – в дырках и прорехах, из телогрейки торчала вата, а сама Ольга лихорадочно возилась на нарах с ворохом каких-то тряпок, что-то связывала, набивала, пришивала…
«В уме повредилась, что ли? Ну, все к тому шло… То в обморок падала, а теперь вон что удумала. Наверно, опять что-то почуяла… Опять привиделось ей…» – мелькнула у Щекочихи беспокойная мысль.
– Оль, а, Оль? – ласково позвала она, медленно подходя к Ольге со спины. – Ты чего это делаешь такое, а?
– Погоди, Татьяна, занята я… Управлюсь, потом поговорим, – сосредоточенно ответила Оля, не поднимая головы и не отрываясь от своего дела.
Щекочиха только мрачно наморщила лоб и пошла к своему месту, продолжая искоса наблюдать за этой полоумной. А Оля, по всей видимости, закончив работу, легко вскочила с нар и бросилась вон из барака.
В лагере все просматривается, укромного места не найдешь, да только Ольга знает такое. В больнице, в закутке, где хранились тряпки, ведра, швабры, можно было незаметно уединиться минут на пятнадцать-двадцать, никто и не заметит.
Петю уже положили на операционный стол. Врач, нахмурившись, склонился над ним, рядом стояли две медсестры. Хирург медлил, он не знал, получится ли у него сделать то, что он задумал…
А в это самое время в тысячах километрах от линии фронта Ольга осторожно вынула из-за пазухи куклу. Бережно, словно фарфоровую, погладила ее левую руку и зашептала что-то точно так же, как когда-то делала это над раненым лосенком, но не так, как тогда – неуверенно и будто бы сомневаясь, а яростно и неистово. Матери и братьям она помочь не успела, а вот Пете поможет, потому что вовремя увидела…
Врач, выглядевший сейчас как солдат на передовой, сосредоточенно оперировал, коротко отдавая приказы сестрам. Гремели, падая в таз, использованные инструменты, росла гора окровавленных тампонов. Он боролся за эту, в сущности, еще совсем молодую жизнь. Пот выступал у него на лбу, и медсестры тут же заботливо промокали лоб.
Через три часа хирург удовлетворенно крякнул и отошел от стола. Он вышел на крыльцо госпиталя и, присев на подгнившей ступеньке, жадно закурил. А в ледяных просторах северного края совершенно обессиленная и измочаленная Ольга, тоже по-своему боровшаяся за жизнь Пети, сползла без чувств по стене на пол.
– Ну, поздравляю, молодой человек!
Петя с трудом открыл глаза и через силу взглянул на высокого врача в белом халате, возвышавшегося над ним и радостно что-то говорившего. Смысл его слов доходил до него не сразу… Почему поздравляет? С чем? Что с ним происходило? Он ничего не помнит. Последнее – это то, что вроде он хотел поспать, а потом сознание будто выключили.
– Ты в курсе, что с тобой было? Тебя ранило в руку и сильно контузило, почти все время ты был без сознания. Рядом разорвался снаряд. И тебе повезло! Можно сказать, в рубашке родился и чудом выбрался с того света! Да, – врач несколько осекся, – я вынужден был отнять у тебя левую кисть – иначе ты мог умереть. На том этапе уже нужно было бороться за твою жизнь. Это было самое главное. Сам понимаешь… – он опустил глаза.
Петя подавленно молчал.
– Остальное в полном порядке. Я опасался, что дела будут гораздо хуже. А так температура почти спала, и вообще… Даже удивительно… Идешь на поправку. После операции три дня прошло, а картина положительная… Прямо чудо какое-то…
– А Игорь? – попытался спросить Петр, но из его груди вырвался только сдавленный хрип.
– Ты, голубчик, не торопись, не перенапрягайся, отдыхай, – забеспокоился врач.
И, глядя в непонимающие глаза ошарашенного Петра, доверительно добавил: