Тайна
Шрифт:
Одежда у зэков была какой-то немыслимой – кому как повезет, Ольге после трех месяцев здешнего житья выдали, наконец, бушлат и ватные брюки. На ноги – грубые ботинки. Она была и этому рада, ведь многие ходили в «бурках», сшитых из рукавов изношенных телогреек, а кто-то был обут в самодельные башмаки. Умерших зэков хоронили на северном склоне горы Шмидтиха, в вечной мерзлоте. А ведь, по слухам, Норильлаг был не самым худшим из лагерей, густо разбросанных по окраинам страны. И в этом не было никакого гуманизма. Просто нужен был мощный горно-металлургический комбинат, поэтому старались не губить зря дармовую рабочую силу…
Ольга была очень слаба, поэтому бригадирша жалела ее, назначала на работу что полегче. Но самое тяжелое в тюремной жизни – не работа, не голод и холод, а тоска. Получать посылки и писать письма разрешали всего один раз в год. Ольге никто не писал – а может, письма к ней не пропускали. Точно она не знала, а узнать не было никакой возможности – нет и все. Так и шли дни, неотличимо один от другого…
И все же она старалась превозмогать себя – за невыполнение плана проштрафившихся отправляли в БУР – барак усиленного режима, ледяную камеру, в которой заключенные находились под замком, – по сути, внутреннюю тюрьму лагеря. Проштрафившиеся спали там вповалку на голом полу и получали по нескольку кусочков хлеба в сутки – и все.
Оля вытерла руки о какую-то задубелую тряпку. Позади очередная длинная изматывающая смена, во время которой человек превращается в бездушную машину. Она вышла на улицу. Куда ни кинешь взгляд – уже набившая оскомину унылая картина: столовая, бараки, клуб, медпункт. Сбоку бетонный карцер. На его зарешеченном окошке лежат клочки тряпок. Для кого оставлен этот знак? Кто сейчас тратит там время своей жизни?
Между бараками конвоиры вели троих пожилых мужчин. Те шли медленно, церемонно здоровались со встречными, даже поклонились Ольге. Казалось, они совершенно равнодушны к тому, что у них за спиной солдаты с оружием на изготовку.
И вдруг две простые женщины, которых эти мужчины тоже только что поприветствовали, хотя было видно, что они не знакомы, подошли к одному из них, самому пожилому и изможденному. Он шел в распахнутом на груди пальто. Женщины захлопотали вокруг него. Они плотно надели на его голову шапку и застегнули пальто. Одна из женщин сняла с себя шарф и обмотала его вокруг шеи мужчины.
Конвойный грубо рявкнул на них, и женщины, боязливо оглядываясь, отскочили в сторону.
– Кто это? – изумленно прошептала Оля.
– А это наши профессора, – неожиданно раздался за ее спиной бас Щекочихи, которая незаметно подошла сзади. – Пошли в барак, чего ты тут мерзнешь?
– Они из Академии наук, – рассказала Щекочиха в бараке, – фамилий их я не знаю, но точно, что это какие-то светила. Всегда так ходят, неужели раньше не видела? Занимаются тут с инженерами и проектировщиками…
После этого случая Ольга стала присматриваться к людям. И вскоре среди тупых морд охранников, наглых рож уголовников ей все чаще стали попадаться человеческие лица. Тысячи людей – интеллигентных, умных, честных, смелых, талантливых – жили и выживали здесь, как могли. И при этом умудрялись оставаться людьми. Да еще и работали – строили, долбили ледяную землю, добывали медь и никель, помогая тем самым государству.
Они умели защитить свое достоинство, постоять за себя, умели жить жизнью духа. Участвовали в спектаклях, пели песни, сочиняли, рисовали, как могли, вели между собой беседы, помогая друг другу. Они надеялись, что трудные времена минут, а значит, им нужно было выстоять, сохранить в себе человека.
Слышала Оля и историю о Сергее Федоровиче Кайдан-Дешкине, известном на всю страну композиторе, авторе многих популярных песен, прославлявших советский строй.
Сергей Федорович был скромным и добросердечным человеком, но тем не менее умел иногда прямо в глаза обидчикам резать правду-матку. Судя по всему, именно из-за этих его качеств он и оказался в лагере.
Он был талантливым композитором. А популярнейшая песня «Взвейтесь кострами, синие ночи, мы, пионеры, дети рабочих…» и вовсе вознесла его на музыкальный олимп – она гремела по всей стране. Но это не уберегло его от тюрьмы.
В Норильлаге, куда он после долгих мытарств попал, композитор не сломался, не забросил свою профессию. Линовал на грубой бумаге нотный стан и сочинял музыку. Ему даже удалось организовать в Норильлаге свой знаменитый оркестр.
Лагерный оркестр в первую очередь обслуживал вольных. Главным образом самих энкавэдэшников. Играли и на похоронах, а также на разных торжественных мероприятиях: праздниках комбината, танцах, вечерах отдыха, театральных постановках. Музыканты давали концерты и для заключенных. Кайдан-Дешкин с энтузиазмом занимался своим любимым делом и был счастлив, насколько это было возможно в тех условиях.
Среди лагерного начальства попадались настоящие дуболомы. С одним таким «кумом» и имел несчастье поссориться Кайдан-Дешкин. Меры «воздействия» последовали сразу же…
Ночью в барак, где содержался Сергей Федорович, вошло несколько вооруженных людей. Один из них ткнул его прикладом. Композитора отвели в изолятор.
Догадавшись, что их руководителя, скорее всего, расстреляют, оркестранты отказались играть. И лагерное начальство отступило: через несколько часов Кайдан-Дешкин вернулся в барак. Увидев его, зэки ахнули – за это время он стал абсолютно седым.
Спасение
Женщина всегда остается женщиной. И ей порой до крика, до битья головой об стенку хочется любви, нежности, тепла. И хочется иметь самое близкое и родное существо – ребенка. А там, за колючей проволокой, где, чтобы просто жить, нужно иметь мотивы посильнее, чем всего лишь природный инстинкт, материнство многим женщинам давало смысл существования.
Но за это желание, как и за многие прочие, в Норильлаге приходилось жестоко расплачиваться. Поначалу матерям даже помогали. Если рождался живой ребенок, мать получала для новорожденного несколько метров портяночной ткани. Маленькому существу, которое официально заключенным не было, назначался отдельный детский паек. Кормящие матери получали усиленное питание. Но от трудовой повинности женщин освобождали лишь непосредственно перед родами. Днем матерей с места работы под конвоем приводили к детям для кормления. Няньками были женщины, осужденные за бытовые преступления, у которых были свои дети.
В семь утра лагерных малышей будили – грубыми окриками. Плакать дети не умели – здесь, в лагере, они только издавали разные звуки – пыхтели, сопели, кряхтели. Те, кому по возрасту уже надлежало сидеть или ползать, беспомощно лежали на спине и издавали странное бульканье. Толкая их, раздавая затрещины, няньки купали малышей в ледяной воде, меняли простынки. Выживали дети в таких местах только чудом.
И все-таки рожали в лагере многие. Были и такие, которые уповали на то, что с детьми условия пребывания здесь им или изменят, или их вообще освободят. Надежда даже в таких местах все равно умирает последней…