Тайна
Шрифт:
Глаза Щекочихи стали узкими и злыми. Ольга догадалась, как часто та вспоминает свою обидчицу. Было ясно, что она лелеет план мести, и, когда бы ее ни выпустили – через год, десять или двадцать лет, доносчице не поздоровится.
Ольгу вдруг словно бы что-то коснулось…
– Ничего, ее судьба накажет, – вдруг тихо произнесла девушка.
И, глядя в ее задумчивые глаза, Щекочиха слегка вздрогнула, потом тряхнула головой, словно отгоняя наваждение, хлопнула ладонью по колену и нарочито бодро сказала:
– Да что мы все о пустом… Нам с тобой надо что-то придумать. У меня две пачки махорки припрятано, тут это самая лучшая валюта. Попробуем раздобыть что-нибудь…
И, не слушая возражений Ольги, она подозвала одного из охранников и о чем-то, яростно жестикулируя, горячо зашепталась с ним через решетку.
Вечером ей принесли войлочное мужское пальто – местами сильно потертое и с проплешинами, но без дырок.
– Держи, – протянула его Ольге Щекочиха.
– Нет, вы что, – мотнула головой девушка, – я такой подарок не приму, даже не думайте.
– И без возражений, а то обижусь навсегда. – Щекочиха насильно сунула свернутое пальто ей в руки, – в тюрьме отказываться не принято. Считай, что это тебе на Новый год подарок.
А ведь верно, вспомнила Оля, скоро Новый год…
Каким он будет – этот 1941 год?..
Полярный лед
Поезд шел несколько недель – не по прямой, а обходными путями. Собирали по дороге заключенных из разных тюрем. Ольга уже потеряла всякий счет времени и перестала отличать день от ночи – к тому же, несмотря на подаренное пальто, она начала жутко мерзнуть – почти все время ее била сильная дрожь. Да и беременность вдруг дала о себе знать: ее стало сильно тошнить. По утрам ее мучила рвота, она, жутко стесняясь и страдая, тем не менее не могла сдержать ее позывы… Спасало только то, что находилась она в полузабытьи – перед глазами вперемешку с северными пейзажами за окном мелькали знакомые родные поля и леса, лица тюремщиков вдруг сменяли улыбающиеся глаза Васятки или грустная улыбка мамы…
Наконец в конце декабря поезд прибыл в Лабытнанги, станцию неподалеку от Салехарда, – как потом выяснилось, ближайшего населенного пункта, где имелся аэродром. Здесь был пересыльный лагерь, откуда зэков распределяли по «точкам».
Оля со Щекочихой попали в первую группу, которую отправляли дальше. На объектах срочно требовались рабочие руки, поэтому заключенных отправляли на самолетах. Утром человек пятьдесят заключенных загнали в грузовики и повезли по ледовой дороге через Обь. После многодневного пути в тесных вагонах возможность размять затекшие тело и выбраться, наконец, из смердящей клетки казалась подарком судьбы. Но это ощущение тут же сменилось жестоким разочарованием. Было пронзительно холодно, дул пронизывающий ветер. Несмотря на приготовления и запасливость зэков, одежда большинства из них совершенно не годилась для такого климата, все дружно стучали зубами. В основной своей массе осужденные были родом из средней полосы, никогда не бывали в северных краях и не представляли, насколько тут суров климат. Казалось, что даже воздух здесь сделан изо льда.
В три маленьких АНТ-35, которые могли взять на борт только по восемь-десять человек, начали грузить заключенных. Все хотели попасть на первый рейс, а рейсов предвиделось несколько, и замерзать на пустынном аэродроме никому не хотелось. Давка образовалась такая, что в какой-то момент Оля подумала – уж не поубивают ли они все друг друга… Наконец первую группу, в которую попала и она вместе с Щекочихой, активнее всех работавшей локтями и кулаками, впустили в самолетик, больше похожий на картонную игрушку. Тот, угрожающе скрипя и кренясь, пробежал по обледеневшей полосе и взлетел над снежной равниной.
Через два часа прибыли в Дудинку – поселок и порт на Енисее. Это был последний пересадочный пункт перед Норильском. Заключенных выгрузили из самолетов и колонной повели на вокзал – крохотное деревянное зданьице. Отсюда шла узкоколейка на восток. У деревянного перрона стоял допотопный паровозик и несколько открытых платформ. Оля со Щекочихой удивленно переглянулись – заключенных было в несколько раз больше, чем могли вместить платформы… Людей грузили как мертвый неодушевленный багаж, доски или мешки – накидывали друг поверх друга. Оля была в первых рядах и чуть не оказалась придавленной. В последний момент Щекочиха схватила ее за локоть и вытянула наверх. Она почему-то прониклась непонятной симпатией к девушке и постоянно приглядывала за ней, как тигрица за своим детенышем.
В Норильск приехали засветло. Заключенных снова построили и повели в лагерь.
Ольга ожидала увидеть некое подобие маленького города или поселка, на худой конец – большую деревню. Каково же было ее удивление, когда она поняла, что Норильск, по сути, представлял собой две улицы с неровными рядами нескольких десятков покосившихся деревянных домов. Там, где потом вырастут городские кварталы, сейчас шло строительство. Кое-где попадались кирпичные двухэтажные здания. Улицы были завалены снегом, который расчищали бригады заключенных в черных бушлатах под надзором конвоиров. Кругом виднелись заборы из колючей проволоки и караульные вышки. Несколько раз им попались колонны арестантов в сопровождении вооруженных солдат и собак. Кто-то смотрел на новоприбывших с пониманием и сочувствием, но большинство с равнодушием скользили по ним взглядом.
«Тут у всех своих забот хватает…» – горестно подумала Оля.
Несмотря полуобморочное состояние от голода, холода и усталости, она все же с любопытством оглядывалась и вертела головой по сторонам, стараясь запомнить облик каждого дома – ведь тут ей суждено провести годы и годы…
– А где же город? – растерянно спросила, наконец, девушка.
– А город будем строить мы, – засмеялась Щекочиха.
Сколько еще лет Ольге предстояло дважды в день шагать по этим улицам… Каждое здание станет ей до боли, до омерзения знакомо. Но это все будет потом, а пока, проходя мимо, Ольга смотрела вокруг во все глаза.
Всеобщее внимание привлекло разве что массивное двухэтажное каменное строение на перепутье. Никто еще тогда не знал, что среди зэков оно имело прозвание «Хитрый дом». В нем размещались Управление внутренних дел и местная «тюрьма в тюрьме». Но каждый по каким-то особым отличительным признакам: мрачной архитектуре, решеткам на окнах и охране у входа безошибочно угадал режимное учреждение. Любому из них все это было горько знакомо и будило еще не ослабевшие болезненные воспоминания. По колонне чуть заметно пробежала волна беспокойства и беспокойного шепота.
Если этапная охрана испытывала безразличное презрение к своим временным подопечным, то лагерная к зэкам – отчетливую ненависть и омерзение.
Ответ на шепоток последовал мгновенно. Ольге еще много раз придется столкнуться с этим, но тут, видя это впервые, она удивилась такой неуместной жестокости… Как удар хлыста раздалось хлесткое «Стоять! Бежать! Сесть!..». И вся колонна, неуклюже переваливаясь и поддерживая самых слабых, падающих от усталости, начала последовательно выполнять эти бессмысленные издевательские приказы, опускаясь в снег и грязь.