Тайна
Шрифт:
Этап
На вокзал Олю привезли рано утром. Здесь она увидела людей, с которыми ей предстояло ехать в лагерь. В основном это были жены или дочери врагов народа. Они не были похожи на обычных заключенных – среди них нередко попадались женщины из высших слоев общества, которые в одночасье оказались на самом его дне. Растерянным, но все же каким-то свободным взглядом они затравленно оглядывались вокруг. Впрочем, и обычных уголовников здесь хватало – выяснилось, что везти будут всех вперемешку: и политических, и бытовых, мужчин и женщин.
Началась посадка. Конвоиры кричали, орудовали прикладами, не разбирая, щелкали затворами винтовок, собаки злобно лаяли и норовили вцепиться в тех, кто отбивался от толпы.
Ольгу подхватил людской поток и внес внутрь вагона. Каждый старался устроиться поудобней, занять лучшее место. Люди рвались вперед, отталкивая друг друга. Поминутно раздавались вопли ушибленных или задавленных.
В тот день Ольга впервые узнала, что в купе, предназначенном для шестерых, может сидеть двадцать человек – как сельди в бочке, на коленях, на плечах, даже на головах друг у друга. Заключенных было много, и конвойные не церемонились.
Везти их должны были в так называемых столыпинских вагонах, или, как их еще называли, вагонзаках – названных в конце прошлого века по имени царского премьер-министра Столыпина. Раньше такие вагоны использовались для перевозки крестьян-переселенцев из Европейской части России в Сибирь. Теперь в них перевозили заключенных.
Каждый такой спецвагон состоял из нескольких арестантских купе. Они были отгорожены от коридора решеткой из мелкой сетки. Косые прутья тянулись от пола до самого потолка. Еще в конце вагона было несколько купе для конвоя.
Купе, где везли зэков, полностью просматривались караульными. Они ходили по проходу, как Ольга услышала позже, и конвойные, и заключенные называли его продол и следили за тем, что творится за решеткой. Верхние полки были переоборудованы под сплошные нары с отверстием для выхода у дверей. На багажных также теснились люди. Окон не было, вместо них – небольшая выемка, забранная решеткой.
Куда ее везут, Ольга не знала, как, впрочем, и другие зэки. Те, кто был поопытней, каждый раз, когда раздавался голос из станционных динамиков, шикали на остальных. Прислушиваясь к названию станций, можно было выяснить маршрут поезда.
По объявлениям можно было определить и сам вокзал, а значит, и направление состава – восточное, западное, южное, северное.
Постели им, конечно, никакой не выдали – спали вповалку – на полках или на полу, на голых досках. На женщин страшно было смотреть: худые, в изодранной грязной одежде, голодные…
Живот у Оли еще не был виден. Ее худоба и просторная арестантская одежда скрывали очертания фигуры, поэтому надеяться на то, что к ней отнесутся помягче, было бессмысленно. «Придурков», которые норовили выпросить себе поблажки, отыскивая какие-нибудь причины, зэки не любили.
Вторая полка считалась самой удобной – при удаче на ней можно и лежать, и сидеть, тогда как внизу при переполненном купе – только сидеть. А сидеть сутки напролет тяжело. На третьих полках умещалось всего лишь по одному человеку. Здесь можно было только лежать. Сюда забирались специально, чтобы поспать, обмениваясь местами с сидельцами снизу.
Справить нужду можно было во врезанную в пол деревянную трубу, и делать это приходилось на глазах у всех.
А если кого вдруг прихватывал понос – бывало и такое, – то начинался настоящий цирк: и смех, и грех. Страдалец подвергался насмешкам, улюлюканью и всеобщему презрению. Опытные заключенные, прознав, что предстоит этап, за сутки до того почти ничего не ели, а с утра – не пили. Но этапировать могли очень долго – чтобы доехать до места назначения, иногда могло понадобиться месяца два. Вот и сейчас никто из пассажиров арестантских купе не знал, что поездка будет очень долгой и конечный пункт их назначения – Норильлаг, Норильский исправительно-трудовой лагерь. В этих местах начиналась масштабная разработка полезных ископаемых и строительство Норильского медно-никелевого комбината. Нужны были рабочие руки. И много… Вот и гнали сюда эшелонами зэков – дешевую рабочую скотинку.
На второй день Оле каким-то чудом досталась средняя полка. Обычно там ехали блатные или зэки с авторитетом. Но по вагону ни с того ни с сего пополз неизвестно кем пущенный слух, что она беременная. И женщины всем миром решили пустить ее на привилегированное место. К тому же даже по сравнению с другими выглядела она как привидение – исхудавшая до невозможности: обтянутое кожей лицо и горящие воспаленные глаза. На процессе она держалась до последнего, а потом ее как будто выключили – лампочка внутри погасла. Теперь ей все было безразлично. Она напоминала пустую оболочку, из которой разом вынули содержимое.
«Помереть бы…» – иногда думала она, но мысль о ребенке удерживала ее от непоправимого шага. То ли из-за нервного напряжения, которое она пережила на суде, то ли от нечеловеческих условий этапа, но Ольга даже не вспоминала о своем даре. Казалось, он оставил ее, ушел как ручей в песок. Ей часто снился Петя, почему-то исхудавший и бледный. Таким она его никогда не видела, а во сне он всегда так выглядел.
«Что-то он сейчас делает, бедный. Небось обо мне думает… А может, и забыл уже, обиделся. Да нет, не забыл. Он не такой. Он, и правда, как Ромео – верный. Тем тяжелее ему сейчас. Свидимся ли мы с Петенькой когда-нибудь?..»
Колеса грохотали, в вагоне стоял гам людских голосов, раздавались злобные окрики охраны, тяжелые шаги по продолу.
Кормили в дороге впроголодь – еще хуже, чем в тюрьме, воды почти не давали. Этап – место без стержня, пустое пространство, здесь ты никому не принадлежишь, за тебя особенно никто не отвечает, и жизнь твоя стоит дешевле, чем где-либо…
Чаще всего давали почему-то соленую рыбу, а воды вечно недоставало. Заключенных нещадно грабили конвойные и уголовники. Тем, кому удалось взять с собой на этап хоть что-то ценное, приходилось с этим расставаться. Хорошо, если дело обходилось без побоев и унижения. Даже в пересыльных тюрьмах такого беспредела не было.
Конвой, охранявший зэков и живший в отдельном, полностью закрытом отсеке вагона, отличался какой-то звериной жестокостью, словно людей в него набирали совсем без души и сердца.
И как-то совсем не верилось, что в этой жизни еще может быть счастье, что они с Петей когда-нибудь увидятся.
Щекочиха
Как-то раз, еще в самом начале этапа, Ольга с непривычки замешкалась и не успела по приказу конвойного вовремя отойти к стене. Ему показалось, что она сознательно не подчинилась приказу, и он с видимым удовольствием ударил ее со всего размаху прикладом.